|
||||
|
16.07.2012
Художественная литература как главный источник распространения «библиотечных» стереотиповПредлагаем нашим читателям цикл статей М.Ю. Матвеева, посвященных изучению имиджа библиотек.
Статья 11
Особенности восприятия деятельности библиотек писателями — совершенно особая тема, которая до сих пор остается дискуссионной и поражающей многочисленными противоречиями. Признавая на словах важную социальную роль библиотек и библиотечной профессии, многие литераторы тем не менее создавали отнюдь не привлекательные образы и библиотек, и библиотечных работников. Самое удивительное, что это относится даже к тем писателям, которым приходилось работать библиотекарями. «Существует парадокс: хотя писатели по роду своей деятельности так или иначе связаны с книгой и часто работают по соответствующим специальностям, беря на себя функции издателя или книготорговца, журналиста (как Теофиль Готье), литейщика букв (как Бальзак), и даже библиотекаря, библиотечная профессия всегда кажется описанной только “снаружи”, и неосведомленность писателей порою доходит до откровенной карикатуры»[1]. Из отдельных личностей здесь можно упомянуть Г. Э. Лессинга (воспринимающего библиотекаря либо как злого хранителя — «собаку на сене», либо как конюха, который бросает в ясли корм каждой голодной лошади, А. Франса, в значительной степени повлиявшего на «утверждение» стереотипного образа библиотекаря в литературе ХХ в., Г. Бройна, иронически описавшего «изнанку» библиотечной работы и т. д. Заметим, что даже Х.-Л. Борхес отозвался о своей работе в библиотеке так: «В библиотеке я прослужил около девяти лет. То были девять глубоко несчастливых лет. Мой кафкианский рассказ “Вавилонская библиотека” был задуман как кошмарный вариант, чудовищное увеличение нашей муниципальной библиотеки, и определенные детали в тексте имеют отнюдь не символическое значение»[2]. Из авторов второй половины ХХ в. можно назвать Ч. Гудрама (Charles Goodrum), много лет проработавшего в Библиотеке Конгресса и создавшего как научные труды, так и детективные романы с непременными убийствами и кражами в библиотеках[3]. В целом, однако, изображение библиотечной профессии писателями, в свое время работавшими библиотекарями, остается малоизученной темой даже за рубежом — как по причине ее специфичности, так и по причине неожиданных и даже обескураживающих результатов[4]. Чем же можно объяснить насмешливое отношение литераторов к библиотекам и библиотекарям? Среди многочисленных факторов, влияющих на позицию писателей, существенное место занимают причины, связанные со спецификой писательского труда. В данном случае можно выделить пять аспектов. Первый аспект связан с тем, что писатели отнюдь не равнодушны к судьбе своих творений и, естественно, не желают, чтобы они были преданы забвению (в том числе будучи «похороненными» в недрах безлюдных книгохранилищ). Описание библиотеки как особого пространства, оторванного от окружающего мира, в определенной степени вызвано тем, что она действительно «отстает от жизни» в силу сложности процессов книгораспространения и последующей обработки литературы. Литераторы, впрочем, на этом не останавливаются и уподобляют библиотеку медлительному и до предела бюрократизированному учреждению, скорее затрудняющему, чем облегчающему поиск литературы. Французский писатель и журналист Шарль Монселе еще в 1859 г. высказал следующую «аксиому»: «Всякий библиотекарь — враг читателя», и она, к сожалению, была поддержана многими писателями[5]. Соответственно, стали появляться изображения библиотечных работников как крайне консервативных, педантичных и недружелюбных людей, озабоченных только сохранностью тех книжных собраний, с которыми они работают. Впоследствии библиотекарям стали приписываться и другие «отличительные особенности»: отсутствие творческого начала, гипертрофированное доверие к печатному слову и категорическое неприятие каких-либо перемен. Некоторые авторы даже выражают мысль, что общество презирает библиотекарей ничуть не в большей степени, чем сами библиотекари презирают общество[6]. Второй аспект — это малая приспособленность общественных библиотек для творческой работы в полном смысле этого слова (в том числе для написания романов). Другими словами, любая «официальная» библиотека «вне дома» (и публичная, и вузовская, и специальная) может содействовать учебному процессу, но оказывается малопригодной для самообразования и творческих исканий, поскольку они предполагают более свободные и нерегламентированные способы получения информации. Отсюда и возникает скептическое отношение и к библиотекам, и к библиотекарям[7]. В художественной литературе можно обнаружить парадоксальную мысль, что общественные библиотеки не столько стимулируют, сколько притупляют творческую активность человека, поскольку в этих учреждениях меньше всего хочется думать о полезности той или иной книги в жизни человека (соответствующие моменты имеются, к примеру, в романах Г. де Бройна и Г. Э. Носсака[8]). Согласно А. Курцвейлу, «во вселенной печатного слова незаметны даже выдающиеся личности», а работа в крупной библиотеке вообще не позволяет сделать открытие, поскольку «чем больше информации, тем меньше ты знаешь и понимаешь»[9]. Кроме того, библиотеки страшат писателей своей непредсказуемостью: идя в библиотеку, человек наверняка никогда не знает, что же он обнаружит в результате своих поисков (отсюда возникает и образ лабиринта, и чувство некой опасности, подстерегающей посетителя). Отношения читателя и писателя с книгой по своей непредсказуемости могут даже сравниваться с рыбной ловлей: «Но, как известно, рыбачить вообще, а особенно в библиотеках, — дело хитрое, потому что никогда не знаешь, кто кому попадется на удочку»[10]. Писатели, рассуждая о самообразовании, не упускают случая поиронизировать над библиотекарями. Так, в романе К. Сагана «Контакт» констатируется, что «втереться в доверие» к библиотечным работникам в принципе просто: для этого надо изображать из себя взъерошенного вечного студента и жалобным голосом просить библиотекарей порекомендовать необходимую литературу. Что же касается низкой посещаемости библиотеки молодыми людьми, то она объясняется подозрительным отношением к подобному занятию их девушек, не без основания задающихся вопросом: «в какой библиотеке нет библиотекарши?»[11]. Любопытно, что писатели, отмечая неприспособленность «книжной вселенной» для существования в ней людей и ее неблагоприятное воздействие на человеческую психику, зачастую склоняются прямо-таки к потусторонним ассоциациям. Так, над входом в книгохранилище Нью-Йоркской Публичной библиотеки, изображенной в романе А. Курцвейла «Часы зла», красуется надпись «Оставь надежду всяк сюда входящий», и она вполне справедлива: «И подземный мир Данте, и этот наш состояли из девяти уровней, они же круги ада; и то, и другое населяли мифические и исторические персонажи всех времен. И здесь, и там царили зло, одиночество и жестокость; и оба были построены на словах. Но между ними существовало одно единственное различие: библиотечные стеллажи не соответствовали строгому порядку Вселенной Данте, отчего в каком-то смысле наш ад был еще более инфернальным… Чем ниже я спускался, тем более мрачной казалась царившая здесь атмосфера. Лестницы узкие, потолки низкие, духота и этот всепобеждающий запах тлена — так пахло от старых книг. В неисправных трубах пневматической почты что-то невнятно булькало и клокотало, в батареях отопления пощелкивало, и мне начало казаться, что я попал в гигантское механическое легкое…»[12] Третий аспект связан с существенными различиями в работе библиотекаря и работе писателя. Одним из наиболее важных поводов для возникновения негативных представлений о работе библиотек является то, что творческие профессии в некоторых отношениях абсолютно не совместимы с профессией библиотекаря — не совместимы, разумеется, не потому, что в последней нет никакого творчества, а потому, что у писателей совершенно иной взгляд на книгу, чем у библиотекарей: писатель, да и просто рядовой читатель, всегда работает с отдельно взятой книгой, которая нужна ему «здесь и сейчас», в то время как библиотекарь оперирует собранием в целом, и определенная медлительность с его стороны просто неизбежна[13]. Кроме того, следует учитывать и тот факт, что писатель (да и любой другой «свободный художник») имеет совершенно иные привычки, распорядок дня и даже мировоззрение, чем библиотекарь, и многое в библиотечной работе ему может показаться смешным, нелепым или раздражающим. Отношение к библиотекам у писателей вообще очень сложное: положительная оценка их деятельности может мирно соседствовать с образом склепа, благоговение перед книжным храмом — с признанием его оторванности от жизни, планомерное чтение — с беспорядочным «рысканьем» по книжным полкам, а образ творческой лаборатории — с ироническим репликами в адрес библиотекарей, небрежным отношением к книгам и все теми же упреками в подавлении творческих порывов. Подобные противоречия можно наблюдать, находясь в пределах соседних страниц и даже абзацев. Ярким примером в данном случае является роман Г. Миллера «Плексус»[14]. Четвертый аспект — это осознанный (а также и неосознанный) поиск писателями ярких и запоминающихся образов. Чтобы «оживить» действие, писатели ставят работников библиотек в нестандартные, а то и экстремальные ситуации, далекие от их обычной деятельности. Что же касается читателей, то в поле зрения авторов обычно попадают разного рода «оригиналы», находящиеся на грани нервного срыва или же перешедшие эту грань. Кроме того, библиотека нередко описывается как приют для пенсионеров, и этот образ оказывается достаточно устойчивым, хотя, конечно, не слишком привлекательным и подчас даже отталкивающим. Типичный пример подобного рода — это сцена в библиотеке в романе Э. Берджесса «Заводной апельсин»[15]. И, наконец, пятый аспект связан с тем, что писатели, по роду своей деятельности неоднократно посещающие библиотеки, чаще всего «репродуцируют» свои собственные страхи перед библиотекой как загадочным миром книг[16]. Соответственно, библиотека видится им как хитроумный лабиринт, в котором может разобраться только библиотекарь и который настолько оторван от окружающей жизни, что годится для обитания не столько человека, сколько различных потусторонних сущностей. В этой связи можно заметить, что одним из первых произведений ХХ в., содержащих яркое и в то же время крайне непривлекательное описание библиотеки и библиотекаря, был роман «Восстание ангелов» А. Франса. По мнению данного писателя, библиотека не столько обеспечивает доступ к знаниям, сколько прячет истину: «Вы можете наслаждаться здесь философами, которые утверждают, отрицают или разрешают проблему абсолютности, определяют неопределимое и устанавливают границы безграничного. <…> Истина из книг позволяет нам в иных случаях увидеть, каким Сущее не может быть, но никогда не открывает нам, каково оно на самом деле»[17]. По тому влиянию, какое этот роман в ХХ в. оказал на читателей (равно как и писателей), его без особых натяжек можно назвать «роковой книгой» для всей библиотечной профессии. Страх перед библиотекой достаточно многолик — это может быть и страх перед неизведанным, и страх, вызванный недостаточностью человеческих знаний о мире. Примечательно, что многие писатели «помещают» перед входом в библиотеку статуи львов, тем самым намекая на некую опасность, грозящую человеку. В свою очередь, огромная библиотека — это свидетельство того, что обо всех явлениях в мире уже написано, и ничего нового сказать уже нельзя. Как отметил тот же Х.-Л. Борхес, «Уверенность, что все уже написано, уничтожает нас или превращает в призраки»[18]. Можно подчеркнуть и то обстоятельство, что одна из навязчивых тенденций массовой культуры — это изображение библиотеки как места хранения оккультных текстов, места таинственных встреч и роковых находок. Особенно этим грешат авторы романов ужасов, начиная от основоположников данного жанра — М. Р. Джеймса и Х. Ф. Лавкрафта, у которых библиотеки и библиотекари упоминаются едва ли не в каждом рассказе[19]. Вторая и не менее важная группа причин — это причины литературно-художественного характера, связанные с особенностями того или иного жанра, спецификой сюжета того или иного произведения и т. д. В данном случае можно выделить три аспекта. Первый аспект — это неизбежное использование писателями тех клише, которые характерны для определенных жанров (в особенности это очевидно применительно к изображениям библиотек и библиотекарей в детективах, романах ужасов, фантастике и фэнтези). Некоторые расхожие сюжеты, как например, преступление в библиотеке или изучение необходимых источников перед отправкой в прошлое или иные миры, тяготеют ко вполне определенным произведениям; другие же, вроде «библиотечной» любовной истории, отличаются завидной универсальностью и используются писателями практически во всех жанрах. Бывают, впрочем, и некоторые исключения, вызванные причудливым сочетанием сразу нескольких жанров. Так, если герой без документов (а то и одежды) «проваливается» в другое время или в параллельный мир и использует библиотеку как убежище и место пополнения знаний, это необязательно научная фантастика и необязательно фэнтези. К примеру, так поступают герои романов К. Карсона «Чай из трилистника» (главный герой, попав в земной мир из параллельного, получил степень магистра по библиотечному делу и практиковался в Гентской публичной библиотеке)[20] и О. Ниффенеггер «Жена путешественника во времени» (в этом любовном романе с элементами фантастики одна из романтических встреч происходит в библиотеке, поскольку именно туда устроился на работу возлюбленный главной героини, попав в свое прошлое и ничего не помня о настоящем)[21]. Применительно к современным российским условиям проблема стереотипных сюжетов стоит достаточно остро: бурный рост «легких» жанров (прежде всего, детективов и фэнтези) привел к резкому ухудшению описаний библиотек и библиотекарей (в литературе советского периода, естественно, не было ни «роковых» книг, обладающих собственным разумом, ни трупов в читальных залах, ни призраков между стеллажами, ни — что особенно важно — враждебно-подозрительного отношения библиотекарей к читателям). Кроме того, можно прогнозировать и ослабление связей писателей с общественными библиотеками: многие современные произведения таковы, что для их написания вовсе не обязательно «наводить о прошлом справки»: для этого достаточно определенного личного опыта, домашней библиотеки и компьютера с выходом в Интернет. Второй аспект основан на формальной логике: если книги являются отражением жизни, то тогда библиотекари — всего лишь бледные копии живых людей. Именно поэтому в романах и возникает образ библиотеки как кладбища или склепа, а библиотекаря как «живого мертвеца», который может «ожить» только в том случае, если выйдет за пределы библиотеки, т. е. сменит профессию[22]. Иногда представление о «живом мертвеце» принимает буквальные формы, и библиотекарь изображается в качестве вампира. В самом известном «вампирском» романе, написанном на рубеже XIX—ХХ вв. — «Дракуле» Б. Стокера[23] — впрочем, еще ничего подобного не было, и библиотека упоминалась с чисто утилитарной целью: небезызвестный граф, собираясь перебраться в Англию, собрал солидную коллекцию книг и периодики, имеющую отношение к «английской жизни, обычаям и нравам». С другой стороны, этот роман стал классикой жанра, и любая упомянутая в нем деталь приобрела в глазах последующих поколений писателей немаловажное значение, постепенно «обрастая» все новыми подробностями. Из произведений начала ХХI в., безусловно, выделяется «Историк» Э. Костовой, который в 2005 г. оказался одним из наиболее читаемых романов в США и был переведен более чем на 30 языков[24]. Данный роман — наглядное свидетельство того, что библиотеки упорно ассоциируются писателями с замкнутым пространством, отождествляемым со страхом и тайной, причем ни от оснащения и облика библиотек, ни от времени действия это не зависит: «Строения, в которых располагаются книги, могут быть древними или сравнительно новыми, но пространство обязательно оказывается антикварным полем хранящейся в книгах и документах информации об удивительном и пугающем историческом прошлом»[25]. Третий аспект связан с представлением о библиотеке как о месте, обладающем определенной властью над людьми. Выражается это, в частности, в утверждении, что любое книжное собрание за счет многообразия собранных в одном месте знаний способно искажать пространство и время. Соответственно, некоторые писатели «делят» образ библиотеки на две «составляющие»: библиотеку в реальном (или, точнее говоря, условно реальном) мире и библиотеку в мире параллельном (потустороннем, виртуальном). Вполне понятно, что такой «поворот сюжета» в наибольшей степени характерен для фантастики и фэнтези. Типичным примером здесь является повесть Д. Дуэйн «Как стать волшебником». Главная героиня повести, школьница Джуанита Каллахан, третируемая своими одноклассниками, любит бывать в публичной библиотеке, которую она рассматривает как «островок спасения и безопасности». Между тем, на открытом доступе Джуаниту спокойно дожидается «роковая» книга — самоучитель «Как стать волшебником». Дальнейшие события также тесно связаны с книгами, а именно с похищенной Лунной книгой (главной книгой добрых волшебников) и с Безымянной книгой зла. Лунная и Безымянная книги оказываются взаимосвязанными, и Джуанита в поисках Лунной книги проникает в параллельную вселенную, находящуюся под властью архизлодея по прозвищу Поглотитель Звезд. Примечательно, что главным сосредоточением зла (Сердцевиной тьмы) в параллельном мире оказывается библиотека, в которой среди множества других колдовских книг хранится и Безымянная книга. Библиотека в параллельном мире, как и в мире реальном, служит олицетворением порядка, но порядка дьявольского: «Вся стена напротив представляла собой громадный книжный шкаф черного полированного дерева. Полки шкафа были плотно уставлены сотнями книг в одинаковых кожаных переплетах, будто тома одной бесконечной серии»[26]. «Раздвоение» библиотеки происходит и в романе Х. Мураками «Страна Чудес без тормозов и Конец Света». Библиотека в условно-реальном мире (в Токио) описывается Х. Мураками вполне «традиционно», т. е. в духе тех стереотипов, которые присущи всей художественной литературе: в ней были «… в основном старшеклассники, которые пытались чему-то научиться в читальном зале. … В толпе молодежи, впрочем, попадались и старики. Каждый такой старичок приходит в воскресный полдень в читальный зал и неспешно просматривает четыре разные газеты. А потом, стараясь не расплескать полученные знания, идет домой ужинать, как мудрый неторопливый слон»[27]. В Конце Света — мире, созданном воображением главного героя в результате рискованного научного эксперимента, проведенного над его сознанием — тоже есть библиотека, но библиотека особая: она не предоставляет доступ к информации, а способствует ее уничтожению (Конец Света — место, где люди теряют свое «я» и свои воспоминания, и эти воспоминания остаются только в головах единорогов, которые периодически гибнут от непомерного груза человеческих страстей. Именно их черепа и хранятся в библиотеке, ожидая, когда их «прочтет» единственный читатель, выполняющий роль своеобразного «заземления» и способствующий «растворению» воспоминаний в атмосфере). Еще один пример подобного «раздвоения» изображен в серии романов Т. Пратчетта о Плоском Мире. Библиотека Незримого Университета — главного учебного заведения данного мира, выпускающего в «большую жизнь» волшебников — описывается следующим образом: она «… представляла собой величайшее во всей множественной вселенной собрание магических текстов. Полки гнулись под тяжестью тысяч и тысяч томов с оккультными знаниями. Такое колоссальное количество магии, собранное в одном месте, способно серьезно искажать окружающий мир, и поэтому обычным законам времени и пространства библиотека не повиновалась. Поговаривали, что эта библиотека простирается отсюда и в вечность… Сырая, неприрученная магия с треском прорывалась сквозь корешки, но особого вреда не причиняла, поскольку заземлялась в специальные, прибитые к каждой полке медные поручни. Синее пламя чертило бледные ползучие узоры, и слышался звук, бумажный шелест, — подобный может исходить от колонии пристроившихся на ночлег скворцов. То в молчании ночи разговаривали друг с другом книги. Также было слышно, как кто-то храпит. … Обрывок изорванного в лохмотья одеяла прикрывал нечто, напоминающее груду мешков с песком, но являющееся на самом деле взрослой особью орангутанга мужского пола. Это был библиотекарь. В те времена не многие позволяли себе высказывания по поводу его видовой принадлежности. Причиной этого преображения послужил случайный выброс магии…, и считалось, что библиотекарь еще легко отделался»[28]. Между тем, похищение одной из «роковых» книг заставляет библиотекаря пойти на рискованный шаг: использовать библиотеку как дверь в другие измерения: «Библиотекарю казалось вполне логичным, что если существуют проходы, в которых полки оказываются снаружи, то должны иметься и другие проходы, в пространстве между самими книгами, создаваемые из-за микросмещения квантов, на которые давит вес слов. С обратной стороны некоторых полок определенно доносились странные звуки, и библиотекарь знал, что если вытянуть пару томов, что заглянешь в другую библиотеку, под другими небесами»[29]. (При этом оказывается, что все библиотеки мира связаны с так называемым «Б-пространством», приводящем к единой Универсальной библиотеке, в чем нетрудно усмотреть язвительную параллель с произведениями Х.-Л. Борхеса). Главным искусством «настоящих библиотекарей» является «погружение» в Б-пространство — «искусство выживания за пределами Полок, Которые Мы Знаем». «Потусторонняя» библиотека выглядит не менее эффектно, чем библиотека, расположенная «по эту сторону»: «Несколько раз пришлось прижиматься к полкам, когда мимо, громыхая, проходил какой-нибудь огромный словарь-тезаурус. Однажды мимо библиотекаря проползла стая зубастиков — эти странные существа паслись на страницах с содержанием и оставляли позади себя след из тонких брошюрок литературной критики. … А особо следовало опасаться всяческих клише»[30]. Подводя итоги, можно отметить следующее. 1. Мировоззрение писателей довольно существенно отличается от мировоззрения библиотекарей, и вопрос об отношении литераторов к библиотекам и их работе возникает в каждом поколении. 2. Далеко не вся критика в адрес библиотек обусловлена реальными недостатками в их работе. В то же время знакомство писателя с деятельностью библиотеки — это отнюдь не панацея от появления негативных образов. 3. «Библиотечные» стереотипы полностью исчезнуть в принципе не могут: они в любом случае сохранятся в жанрах фантастики, фэнтези и ужасов, где их присутствие отнюдь не фантастично (по сравнению со всеми прочими фантастическими событиями они выглядят вполне правдоподобно и иногда даже «снабжаются» определенной мотивировкой).
Примечания
[1] Pernoo M. Images et portraits de bibliothécaires, littérature, cinéma: colloque «Histoire des bibliothécaires» (Lyon, 27—29 nov. 2003) / Centre de Recherche en Histoire du Livre; Bibliothèque municipale de Lyon. URL: http://www.enssib.fr/bibliotheque-numerique/document-1245 [2] Борхес Х. Л. Сочинения: в 3 т. Рига: Полярис, 1994. Т. 3: Стихотворения; Устные выступления; Интервью. С. 534. [3] Goodrum C. A. Writing the library Whodunit: murder and intrigue stalk in the Werner-Bok library // Am. Libr. 1977. Vol. 8, № 4. Р. 194—196; Plotnik A. Reading the library Whodunit: [The opinion of the redaction] // Ibid. P. 196. [4] Still J. Reading between the lines: Librarians as authors of fiction // http://libres.curtin.edu.au/libres15n1/Still_2005_02_16.htm Сведения о различных писателях, в свое время работавших библиотекарями, можно получить, использовав следующий ресурс (рубрика «авторы», категория «профессия»): Bernard M. Banque de Données d'Histoire Littéraire // http://www.phalese.fr/bdhl/bdhl.php [5] Pernoo M. Указ. соч. [6] Курцвейл А. Часы зла: Роман / пер. с англ. Н. В. Рейк. М.: ООО «Издательство АСТ»; ЗАО НППП «Ермак», 2003. С. 137. [7] Pritchard S. M. Feminist thinking and librarianship in the 1990s: issues and challenges: backlash, backwater, or back to the drawing board? // Wilson Libr. Bul. 1994. Vol. 68, № 10 (June). P. 42—43. [8] Бройн Г. де. Избранное: сб. / пер. с нем.; вступ. ст. И. Млечиной. М.: Прогресс, 1982. 564 с.; Носсак Г. Э. Дело д'Артеза: роман / пер. с нем. И. Карницевой. М.: Прогресс, 1973. 281 с. [9] Курцвейл А. Указ. соч. С. 134. [10] Сэлинджер Дж. Д. Над пропастью во ржи: повести и рассказы. М.: Правда, 1991. С. 261. [11] Саган К. Контакт: [роман] / [пер. с англ. Ю. Р. Соколова]. СПб., 2005. С 179. [12] Курцвейл А. Указ. соч. С. 114—115. [13] Pernoo M. Указ. соч. [14] Миллер Г. Плексус: [роман]. СПб., 2001. С. 9, 15, 60—62. [15] Берджес Э. Заводной апельсин / пер. Е. Синельщикова // Юность. 1991. № 4. С. 73. [16] Gerard D. The fictional librarian // The Image of the library : studies and views from several countries : collection of papers / ed. by V. D. Stelmakh. Haifa, 1994. P. 93. [17] Франс А. Восстание ангелов. М., 1958. С. 9, 54. [18] Борхес Х. Л. Сочинения / пер. с исп.; составл., предисл. и коммент. Б. Дубина. 2-е изд., доп. Тверь, 1997. Т. 1. С. 348. [19] Джеймс М. Р. Плачущий колодец. М.: АСТ; СПб.: Terra Fantastica, 2001. 541, [2] с.; Лавкрафт Х. Ф., Дерлет А. У. В склепе : [сб. рассказов]. М.: РИПОЛ ; Джокер, 1993. 384 с. [20] Карсон К. Чай из трилистника: [роман] / пер. с англ. и [прим.] П. Степанцова. М. : Росмэн, 2003. 333 с. [21] Ниффенеггер О. Жена путешественника во времени: [роман] / [Пер. с англ. А. Пономаревой]. М.: Эксмо; СПб.: Домино, 2007. 638,[1] с. [22] Frylinck J. Image from the shelves. How librarians stack up in literature // The Image of the library : studies and views from several countries : collection of papers / ed. by V. D. Stelmakh. Haifa, 1994. P. 65. [23] Стокер Б. Вампир: (Граф Дракула). Кишинев: Фирма «Ада», 1990. 365 с. [24] Костова Э. Историк: [роман]. М.: АСТ, 2007. 828 с. [25] Заломкина Г. В. Смыслы библиотеки в романе Э. Костовой «Историк» // Библиотековедение. 2008. № 3. С. 121. [26] Дуэйн Д. Как стать волшебником: фантаст. повесть / пер. с англ. Л. Л. Яхнина. М., 1994. С. 188. [27] Мураками Х. Страна Чудес без тормозов и Конец Света / [пер. с яп. Д. Коваленина]. М., 2003. С. 475—476. [28] Пратчетт Т. Стража! Стража! К оружию! К оружию! : [романы] / [пер. с англ. С. Увбарх, Н. Берденникова]. М.; СПб., 2003. С. 9—11. [29] Там же. С. 267—268. [30] Там же. С. 298—299. |
|