Издательский Совет Русской Православной Церкви: Художественная литература как главный источник распространения «библиотечных» стереотипов

Главная Написать письмо Поиск Карта сайта Версия для печати

Поиск

ИЗДАТЕЛЬСКИЙ СОВЕТ
РУССКОЙ ПРАВОСЛАВНОЙ ЦЕРКВИ
ХРИСТОС ВОСКРЕСЕ!
Художественная литература как главный источник распространения «библиотечных» стереотипов 16.07.2012

Художественная литература как главный источник распространения «библиотечных» стереотипов

Предлагаем нашим читателям цикл статей М.Ю. Матвеева, посвященных изучению имиджа библиотек.

Статья 11

Особенности восприятия деятельности библиотек писателями — совершенно особая тема, которая до сих пор остается дискуссионной и поражающей многочисленными противоречиями. Признавая на словах важную социальную роль библиотек и библиотечной профессии, многие литераторы тем не менее создавали отнюдь не привлекательные образы и библиотек, и библиотечных работников. Самое удивительное, что это относится даже к тем писателям, которым приходилось работать библиотекарями. «Существует парадокс: хотя писатели по роду своей деятельности так или иначе связаны с книгой и часто работают по соответствующим специальностям, беря на себя функции издателя или книготорговца, журналиста (как Теофиль Готье), литейщика букв (как Бальзак), и даже библиотекаря, библиотечная профессия всегда кажется описанной только “снаружи”, и неосведомленность писателей порою доходит до откровенной карикатуры»[1]. Из отдельных личностей здесь можно упомянуть Г. Э. Лессинга (воспринимающего библиотекаря либо как злого хранителя — «собаку на сене», либо как конюха, который бросает в ясли корм каждой голодной лошади, А. Франса, в значительной степени повлиявшего на «утверждение» стереотипного образа библиотекаря в литературе ХХ в., Г. Бройна, иронически описавшего «изнанку» библиотечной работы и т. д. Заметим, что даже Х.-Л. Борхес отозвался о своей работе в библиотеке так: «В библиотеке я прослужил около девяти лет. То были девять глубоко несчастливых лет. Мой кафкианский рассказ “Вавилонская библиотека” был задуман как кошмарный вариант, чудовищное увеличение нашей муниципальной библиотеки, и определенные детали в тексте имеют отнюдь не символическое значение»[2]. Из авторов второй половины ХХ в. можно назвать Ч. Гудрама (Charles Goodrum), много лет проработавшего в Библиотеке Конгресса и создавшего как научные труды, так и детективные романы с непременными убийствами и кражами в библиотеках[3].

В целом, однако, изображение библиотечной профессии писателями, в свое время работавшими библиотекарями, остается малоизученной темой даже за рубежом — как по причине ее специфичности, так и по причине неожиданных и даже обескураживающих результатов[4].

Чем же можно объяснить насмешливое отношение литераторов к библиотекам и библиотекарям? Среди многочисленных факторов, влияющих на позицию писателей, существенное место занимают причины, связанные со спецификой писательского труда. В данном случае можно выделить пять аспектов.

Первый аспект связан с тем, что писатели отнюдь не равнодушны к судьбе своих творений и, естественно, не желают, чтобы они были преданы забвению (в том числе будучи «похороненными» в недрах безлюдных книгохранилищ). Описание библиотеки как особого пространства, оторванного от окружающего мира, в определенной степени вызвано тем, что она действительно «отстает от жизни» в силу сложности процессов книгораспространения и последующей обработки литературы. Литераторы, впрочем, на этом не останавливаются и уподобляют библиотеку медлительному и до предела бюрократизированному учреждению, скорее затрудняющему, чем облегчающему поиск литературы. Французский писатель и журналист Шарль Монселе еще в 1859 г. высказал следующую «аксиому»: «Всякий библиотекарь — враг читателя», и она, к сожалению, была поддержана многими писателями[5]. Соответственно, стали появляться изображения библиотечных работников как крайне консервативных, педантичных и недружелюбных людей, озабоченных только сохранностью тех книжных собраний, с которыми они работают. Впоследствии библиотекарям стали приписываться и другие «отличительные особенности»: отсутствие творческого начала, гипертрофированное доверие к печатному слову и категорическое неприятие каких-либо перемен. Некоторые авторы даже выражают мысль, что общество презирает библиотекарей ничуть не в большей степени, чем сами библиотекари презирают общество[6].

Второй аспект — это малая приспособленность общественных библиотек для творческой работы в полном смысле этого слова (в том числе для написания романов). Другими словами, любая «официальная» библиотека «вне дома» (и публичная, и вузовская, и специальная) может содействовать учебному процессу, но оказывается малопригодной для самообразования и творческих исканий, поскольку они предполагают более свободные и нерегламентированные способы получения информации. Отсюда и возникает скептическое отношение и к библиотекам, и к библиотекарям[7]. В художественной литературе можно обнаружить парадоксальную мысль, что общественные библиотеки не столько стимулируют, сколько притупляют творческую активность человека, поскольку в этих учреждениях меньше всего хочется думать о полезности той или иной книги в жизни человека (соответствующие моменты имеются, к примеру, в романах Г. де Бройна и Г. Э. Носсака[8]). Согласно А. Курцвейлу, «во вселенной печатного слова незаметны даже выдающиеся личности», а работа в крупной библиотеке вообще не позволяет сделать открытие, поскольку «чем больше информации, тем меньше ты знаешь и понимаешь»[9]. Кроме того, библиотеки страшат писателей своей непредсказуемостью: идя в библиотеку, человек наверняка никогда не знает, что же он обнаружит в результате своих поисков (отсюда возникает и образ лабиринта, и чувство некой опасности, подстерегающей посетителя). Отношения читателя и писателя с книгой по своей непредсказуемости могут даже сравниваться с рыбной ловлей: «Но, как известно, рыбачить вообще, а особенно в библиотеках, — дело хитрое, потому что никогда не знаешь, кто кому попадется на удочку»[10].

Писатели, рассуждая о самообразовании, не упускают случая поиронизировать над библиотекарями. Так, в романе К. Сагана «Контакт» констатируется, что «втереться в доверие» к библиотечным работникам в принципе просто: для этого надо изображать из себя взъерошенного вечного студента и жалобным голосом просить библиотекарей порекомендовать необходимую литературу. Что же касается низкой посещаемости библиотеки молодыми людьми, то она объясняется подозрительным отношением к подобному занятию их девушек, не без основания задающихся вопросом: «в какой библиотеке нет библиотекарши?»[11].

Любопытно, что писатели, отмечая неприспособленность «книжной вселенной» для существования в ней людей и ее неблагоприятное воздействие на человеческую психику, зачастую склоняются прямо-таки к потусторонним ассоциациям. Так, над входом в книгохранилище Нью-Йоркской Публичной библиотеки, изображенной в романе А. Курцвейла «Часы зла», красуется надпись «Оставь надежду всяк сюда входящий», и она вполне справедлива: «И подземный мир Данте, и этот наш состояли из девяти уровней, они же круги ада; и то, и другое населяли мифические и исторические персонажи всех времен. И здесь, и там царили зло, одиночество и жестокость; и оба были построены на словах. Но между ними существовало одно единственное различие: библиотечные стеллажи не соответствовали строгому порядку Вселенной Данте, отчего в каком-то смысле наш ад был еще более инфернальным…

Чем ниже я спускался, тем более мрачной казалась царившая здесь атмосфера. Лестницы узкие, потолки низкие, духота и этот всепобеждающий запах тлена — так пахло от старых книг. В неисправных трубах пневматической почты что-то невнятно булькало и клокотало, в батареях отопления пощелкивало, и мне начало казаться, что я попал в гигантское механическое легкое…»[12]

Третий аспект связан с существенными различиями в работе библиотекаря и работе писателя. Одним из наиболее важных поводов для возникновения негативных представлений о работе библиотек является то, что творческие профессии в некоторых отношениях абсолютно не совместимы с профессией библиотекаря — не совместимы, разумеется, не потому, что в последней нет никакого творчества, а потому, что у писателей совершенно иной взгляд на книгу, чем у библиотекарей: писатель, да и просто рядовой читатель, всегда работает с отдельно взятой книгой, которая нужна ему «здесь и сейчас», в то время как библиотекарь оперирует собранием в целом, и определенная медлительность с его стороны просто неизбежна[13]. Кроме того, следует учитывать и тот факт, что писатель (да и любой другой «свободный художник») имеет совершенно иные привычки, распорядок дня и даже мировоззрение, чем библиотекарь, и многое в библиотечной работе ему может показаться смешным, нелепым или раздражающим.

Отношение к библиотекам у писателей вообще очень сложное: положительная оценка их деятельности может мирно соседствовать с образом склепа, благоговение перед книжным храмом — с признанием его оторванности от жизни, планомерное чтение — с беспорядочным «рысканьем» по книжным полкам, а образ творческой лаборатории — с ироническим репликами в адрес библиотекарей, небрежным отношением к книгам и все теми же упреками в подавлении творческих порывов. Подобные противоречия можно наблюдать, находясь в пределах соседних страниц и даже абзацев. Ярким примером в данном случае является роман Г. Миллера «Плексус»[14].

Четвертый аспект — это осознанный (а также и неосознанный) поиск писателями ярких и запоминающихся образов. Чтобы «оживить» действие, писатели ставят работников библиотек в нестандартные, а то и экстремальные ситуации, далекие от их обычной деятельности. Что же касается читателей, то в поле зрения авторов обычно попадают разного рода «оригиналы», находящиеся на грани нервного срыва или же перешедшие эту грань. Кроме того, библиотека нередко описывается как приют для пенсионеров, и этот образ оказывается достаточно устойчивым, хотя, конечно, не слишком привлекательным и подчас даже отталкивающим. Типичный пример подобного рода — это сцена в библиотеке в романе Э. Берджесса «Заводной апельсин»[15].

И, наконец, пятый аспект связан с тем, что писатели, по роду своей деятельности неоднократно посещающие библиотеки, чаще всего «репродуцируют» свои собственные страхи перед библиотекой как загадочным миром книг[16]. Соответственно, библиотека видится им как хитроумный лабиринт, в котором может разобраться только библиотекарь и который настолько оторван от окружающей жизни, что годится для обитания не столько человека, сколько различных потусторонних сущностей. В этой связи можно заметить, что одним из первых произведений ХХ в., содержащих яркое и в то же время крайне непривлекательное описание библиотеки и библиотекаря, был роман «Восстание ангелов» А. Франса. По мнению данного писателя, библиотека не столько обеспечивает доступ к знаниям, сколько прячет истину: «Вы можете наслаждаться здесь философами, которые утверждают, отрицают или разрешают проблему абсолютности, определяют неопределимое и устанавливают границы безграничного. <…> Истина из книг позволяет нам в иных случаях увидеть, каким Сущее не может быть, но никогда не открывает нам, каково оно на самом деле»[17]. По тому влиянию, какое этот роман в ХХ в. оказал на читателей (равно как и писателей), его без особых натяжек можно назвать «роковой книгой» для всей библиотечной профессии.

Страх перед библиотекой достаточно многолик — это может быть и страх перед неизведанным, и страх, вызванный недостаточностью человеческих знаний о мире. Примечательно, что многие писатели «помещают» перед входом в библиотеку статуи львов, тем самым намекая на некую опасность, грозящую человеку. В свою очередь, огромная библиотека — это свидетельство того, что обо всех явлениях в мире уже написано, и ничего нового сказать уже нельзя. Как отметил тот же Х.-Л. Борхес, «Уверенность, что все уже написано, уничтожает нас или превращает в призраки»[18].

Можно подчеркнуть и то обстоятельство, что одна из навязчивых тенденций массовой культуры — это изображение библиотеки как места хранения оккультных текстов, места таинственных встреч и роковых находок. Особенно этим грешат авторы романов ужасов, начиная от основоположников данного жанра — М. Р. Джеймса и Х. Ф. Лавкрафта, у которых библиотеки и библиотекари упоминаются едва ли не в каждом рассказе[19].

Вторая и не менее важная группа причин — это причины литературно-художественного характера, связанные с особенностями того или иного жанра, спецификой сюжета того или иного произведения и т. д. В данном случае можно выделить три аспекта.

Первый аспект — это неизбежное использование писателями тех клише, которые характерны для определенных жанров (в особенности это очевидно применительно к изображениям библиотек и библиотекарей в детективах, романах ужасов, фантастике и фэнтези). Некоторые расхожие сюжеты, как например, преступление в библиотеке или изучение необходимых источников перед отправкой в прошлое или иные миры, тяготеют ко вполне определенным произведениям; другие же, вроде «библиотечной» любовной истории, отличаются завидной универсальностью и используются писателями практически во всех жанрах. Бывают, впрочем, и некоторые исключения, вызванные причудливым сочетанием сразу нескольких жанров. Так, если герой без документов (а то и одежды) «проваливается» в другое время или в параллельный мир и использует библиотеку как убежище и место пополнения знаний, это необязательно научная фантастика и необязательно фэнтези. К примеру, так поступают герои романов К. Карсона «Чай из трилистника» (главный герой, попав в земной мир из параллельного, получил степень магистра по библиотечному делу и практиковался в Гентской публичной библиотеке)[20] и О. Ниффенеггер «Жена путешественника во времени» (в этом любовном романе с элементами фантастики одна из романтических встреч происходит в библиотеке, поскольку именно туда устроился на работу возлюбленный главной героини, попав в свое прошлое и ничего не помня о настоящем)[21].

Применительно к современным российским условиям проблема стереотипных сюжетов стоит достаточно остро: бурный рост «легких» жанров (прежде всего, детективов и фэнтези) привел к резкому ухудшению описаний библиотек и библиотекарей (в литературе советского периода, естественно, не было ни «роковых» книг, обладающих собственным разумом, ни трупов в читальных залах, ни призраков между стеллажами, ни — что особенно важно — враждебно-подозрительного отношения библиотекарей к читателям). Кроме того, можно прогнозировать и ослабление связей писателей с общественными библиотеками: многие современные произведения таковы, что для их написания вовсе не обязательно «наводить о прошлом справки»: для этого достаточно определенного личного опыта, домашней библиотеки и компьютера с выходом в Интернет.

Второй аспект основан на формальной логике: если книги являются отражением жизни, то тогда библиотекари — всего лишь бледные копии живых людей. Именно поэтому в романах и возникает образ библиотеки как кладбища или склепа, а библиотекаря как «живого мертвеца», который может «ожить» только в том случае, если выйдет за пределы библиотеки, т. е. сменит профессию[22]. Иногда представление о «живом мертвеце» принимает буквальные формы, и библиотекарь изображается в качестве вампира.

В самом известном «вампирском» романе, написанном на рубеже XIX—ХХ вв. — «Дракуле» Б. Стокера[23] — впрочем, еще ничего подобного не было, и библиотека упоминалась с чисто утилитарной целью: небезызвестный граф, собираясь перебраться в Англию, собрал солидную коллекцию книг и периодики, имеющую отношение к «английской жизни, обычаям и нравам». С другой стороны, этот роман стал классикой жанра, и любая упомянутая в нем деталь приобрела в глазах последующих поколений писателей немаловажное значение, постепенно «обрастая» все новыми подробностями.

Из произведений начала ХХI в., безусловно, выделяется «Историк» Э. Костовой, который в 2005 г. оказался одним из наиболее читаемых романов в США и был переведен более чем на 30 языков[24]. Данный роман — наглядное свидетельство того, что библиотеки упорно ассоциируются писателями с замкнутым пространством, отождествляемым со страхом и тайной, причем ни от оснащения и облика библиотек, ни от времени действия это не зависит: «Строения, в которых располагаются книги, могут быть древними или сравнительно новыми, но пространство обязательно оказывается антикварным полем хранящейся в книгах и документах информации об удивительном и пугающем историческом прошлом»[25].

Третий аспект связан с представлением о библиотеке как о месте, обладающем определенной властью над людьми. Выражается это, в частности, в утверждении, что любое книжное собрание за счет многообразия собранных в одном месте знаний способно искажать пространство и время. Соответственно, некоторые писатели «делят» образ библиотеки на две «составляющие»: библиотеку в реальном (или, точнее говоря, условно реальном) мире и библиотеку в мире параллельном (потустороннем, виртуальном). Вполне понятно, что такой «поворот сюжета» в наибольшей степени характерен для фантастики и фэнтези.

Типичным примером здесь является повесть Д. Дуэйн «Как стать волшебником». Главная героиня повести, школьница Джуанита Каллахан, третируемая своими одноклассниками, любит бывать в публичной библиотеке, которую она рассматривает как «островок спасения и безопасности». Между тем, на открытом доступе Джуаниту спокойно дожидается «роковая» книга — самоучитель «Как стать волшебником». Дальнейшие события также тесно связаны с книгами, а именно с похищенной Лунной книгой (главной книгой добрых волшебников) и с Безымянной книгой зла. Лунная и Безымянная книги оказываются взаимосвязанными, и Джуанита в поисках Лунной книги проникает в параллельную вселенную, находящуюся под властью архизлодея по прозвищу Поглотитель Звезд. Примечательно, что главным сосредоточением зла (Сердцевиной тьмы) в параллельном мире оказывается библиотека, в которой среди множества других колдовских книг хранится и Безымянная книга. Библиотека в параллельном мире, как и в мире реальном, служит олицетворением порядка, но порядка дьявольского: «Вся стена напротив представляла собой громадный книжный шкаф черного полированного дерева. Полки шкафа были плотно уставлены сотнями книг в одинаковых кожаных переплетах, будто тома одной бесконечной серии»[26].

«Раздвоение» библиотеки происходит и в романе Х. Мураками «Страна Чудес без тормозов и Конец Света». Библиотека в условно-реальном мире (в Токио) описывается Х. Мураками вполне «традиционно», т. е. в духе тех стереотипов, которые присущи всей художественной литературе: в ней были «… в основном старшеклассники, которые пытались чему-то научиться в читальном зале. … В толпе молодежи, впрочем, попадались и старики. Каждый такой старичок приходит в воскресный полдень в читальный зал и неспешно просматривает четыре разные газеты. А потом, стараясь не расплескать полученные знания, идет домой ужинать, как мудрый неторопливый слон»[27].

В Конце Света — мире, созданном воображением главного героя в результате рискованного научного эксперимента, проведенного над его сознанием — тоже есть библиотека, но библиотека особая: она не предоставляет доступ к информации, а способствует ее уничтожению (Конец Света — место, где люди теряют свое «я» и свои воспоминания, и эти воспоминания остаются только в головах единорогов, которые периодически гибнут от непомерного груза человеческих страстей. Именно их черепа и хранятся в библиотеке, ожидая, когда их «прочтет» единственный читатель, выполняющий роль своеобразного «заземления» и способствующий «растворению» воспоминаний в атмосфере).

Еще один пример подобного «раздвоения» изображен в серии романов Т. Пратчетта о Плоском Мире. Библиотека Незримого Университета — главного учебного заведения данного мира, выпускающего в «большую жизнь» волшебников — описывается следующим образом: она «… представляла собой величайшее во всей множественной вселенной собрание магических текстов. Полки гнулись под тяжестью тысяч и тысяч томов с оккультными знаниями.

Такое колоссальное количество магии, собранное в одном месте, способно серьезно искажать окружающий мир, и поэтому обычным законам времени и пространства библиотека не повиновалась. Поговаривали, что эта библиотека простирается отсюда и в вечность…

Сырая, неприрученная магия с треском прорывалась сквозь корешки, но особого вреда не причиняла, поскольку заземлялась в специальные, прибитые к каждой полке медные поручни. Синее пламя чертило бледные ползучие узоры, и слышался звук, бумажный шелест, — подобный может исходить от колонии пристроившихся на ночлег скворцов. То в молчании ночи разговаривали друг с другом книги.

Также было слышно, как кто-то храпит. … Обрывок изорванного в лохмотья одеяла прикрывал нечто, напоминающее груду мешков с песком, но являющееся на самом деле взрослой особью орангутанга мужского пола. Это был библиотекарь. В те времена не многие позволяли себе высказывания по поводу его видовой принадлежности. Причиной этого преображения послужил случайный выброс магии…, и считалось, что библиотекарь еще легко отделался»[28].

Между тем, похищение одной из «роковых» книг заставляет библиотекаря пойти на рискованный шаг: использовать библиотеку как дверь в другие измерения: «Библиотекарю казалось вполне логичным, что если существуют проходы, в которых полки оказываются снаружи, то должны иметься и другие проходы, в пространстве между самими книгами, создаваемые из-за микросмещения квантов, на которые давит вес слов. С обратной стороны некоторых полок определенно доносились странные звуки, и библиотекарь знал, что если вытянуть пару томов, что заглянешь в другую библиотеку, под другими небесами»[29]. (При этом оказывается, что все библиотеки мира связаны с так называемым «Б-пространством», приводящем к единой Универсальной библиотеке, в чем нетрудно усмотреть язвительную параллель с произведениями Х.-Л. Борхеса). Главным искусством «настоящих библиотекарей» является «погружение» в Б-пространство — «искусство выживания за пределами Полок, Которые Мы Знаем». «Потусторонняя» библиотека выглядит не менее эффектно, чем библиотека, расположенная «по эту сторону»: «Несколько раз пришлось прижиматься к полкам, когда мимо, громыхая, проходил какой-нибудь огромный словарь-тезаурус. Однажды мимо библиотекаря проползла стая зубастиков — эти странные существа паслись на страницах с содержанием и оставляли позади себя след из тонких брошюрок литературной критики. … А особо следовало опасаться всяческих клише»[30].

Подводя итоги, можно отметить следующее.

1. Мировоззрение писателей довольно существенно отличается от мировоззрения библиотекарей, и вопрос об отношении литераторов к библиотекам и их работе возникает в каждом поколении.

2. Далеко не вся критика в адрес библиотек обусловлена реальными недостатками в их работе. В то же время знакомство писателя с деятельностью библиотеки — это отнюдь не панацея от появления негативных образов.

3. «Библиотечные» стереотипы полностью исчезнуть в принципе не могут: они в любом случае сохранятся в жанрах фантастики, фэнтези и ужасов, где их присутствие отнюдь не фантастично (по сравнению со всеми прочими фантастическими событиями они выглядят вполне правдоподобно и иногда даже «снабжаются» определенной мотивировкой).

Примечания



[1] Pernoo M. Images et portraits de bibliothécaires, littérature, cinéma: colloque «Histoire des bibliothécaires» (Lyon, 27—29 nov. 2003) / Centre de Recherche en Histoire du Livre; Bibliothèque municipale de Lyon. URL: http://www.enssib.fr/bibliotheque-numerique/document-1245

[2] Борхес Х. Л. Сочинения: в 3 т. Рига: Полярис, 1994. Т. 3: Стихотворения; Устные выступления; Интервью. С. 534.

[3] Goodrum C. A. Writing the library Whodunit: murder and intrigue stalk in the Werner-Bok library // Am. Libr. 1977. Vol. 8, № 4. Р. 194—196; Plotnik A. Reading the library Whodunit: [The opinion of the redaction] // Ibid. P. 196.

[4] Still J. Reading between the lines: Librarians as authors of fiction // http://libres.curtin.edu.au/libres15n1/Still_2005_02_16.htm Сведения о различных писателях, в свое время работавших библиотекарями, можно получить, использовав следующий ресурс (рубрика «авторы», категория «профессия»): Bernard M. Banque de Données d'Histoire Littéraire // http://www.phalese.fr/bdhl/bdhl.php

[5] Pernoo M. Указ. соч.

[6] Курцвейл А. Часы зла: Роман / пер. с англ. Н. В. Рейк. М.: ООО «Издательство АСТ»; ЗАО НППП «Ермак», 2003. С. 137.

[7] Pritchard S. M. Feminist thinking and librarianship in the 1990s: issues and challenges: backlash, backwater, or back to the drawing board? // Wilson Libr. Bul. 1994. Vol. 68, № 10 (June). P. 42—43.

[8] Бройн Г. де. Избранное: сб. / пер. с нем.; вступ. ст. И. Млечиной. М.: Прогресс, 1982. 564 с.; Носсак Г. Э. Дело д'Артеза: роман / пер. с нем. И. Карницевой. М.: Прогресс, 1973. 281 с.

[9] Курцвейл А. Указ. соч. С. 134.

[10] Сэлинджер Дж. Д. Над пропастью во ржи: повести и рассказы. М.: Правда, 1991. С. 261.

[11] Саган К. Контакт: [роман] / [пер. с англ. Ю. Р. Соколова]. СПб., 2005. С 179.

[12] Курцвейл А. Указ. соч. С. 114—115.

[13] Pernoo M. Указ. соч.

[14] Миллер Г. Плексус: [роман]. СПб., 2001. С. 9, 15, 60—62.

[15] Берджес Э. Заводной апельсин / пер. Е. Синельщикова // Юность. 1991. № 4. С. 73.

[16] Gerard D. The fictional librarian // The Image of the library : studies and views from several countries : collection of papers / ed. by V. D. Stelmakh. Haifa, 1994. P. 93.

[17] Франс А. Восстание ангелов. М., 1958. С. 9, 54.

[18] Борхес Х. Л. Сочинения / пер. с исп.; составл., предисл. и коммент. Б. Дубина. 2-е изд., доп. Тверь, 1997. Т. 1. С. 348.

[19] Джеймс М. Р. Плачущий колодец. М.: АСТ; СПб.: Terra Fantastica, 2001. 541, [2] с.; Лавкрафт Х. Ф., Дерлет А. У. В склепе : [сб. рассказов]. М.: РИПОЛ ; Джокер, 1993. 384 с.

[20] Карсон К. Чай из трилистника: [роман] / пер. с англ. и [прим.] П. Степанцова. М. : Росмэн, 2003. 333 с.

[21] Ниффенеггер О. Жена путешественника во времени: [роман] / [Пер. с англ. А. Пономаревой]. М.: Эксмо; СПб.: Домино, 2007. 638,[1] с.

[22] Frylinck J. Image from the shelves. How librarians stack up in literature // The Image of the library : studies and views from several countries : collection of papers / ed. by V. D. Stelmakh. Haifa, 1994. P. 65.

[23] Стокер Б. Вампир: (Граф Дракула). Кишинев: Фирма «Ада», 1990. 365 с.

[24] Костова Э. Историк: [роман]. М.: АСТ, 2007. 828 с.

[25] Заломкина Г. В. Смыслы библиотеки в романе Э. Костовой «Историк» // Библиотековедение. 2008. № 3. С. 121.

[26] Дуэйн Д. Как стать волшебником: фантаст. повесть / пер. с англ. Л. Л. Яхнина. М., 1994. С. 188.

[27] Мураками Х. Страна Чудес без тормозов и Конец Света / [пер. с яп. Д. Коваленина]. М., 2003. С. 475—476.

[28] Пратчетт Т. Стража! Стража! К оружию! К оружию! : [романы] / [пер. с англ. С. Увбарх, Н. Берденникова]. М.; СПб., 2003. С. 9—11.

[29] Там же. С. 267—268.

[30] Там же. С. 298—299.




Лицензия Creative Commons 2010 – 2024 Издательский Совет Русской Православной Церкви
Система Orphus Официальный сайт Русской Православной Церкви / Патриархия.ru