Издательский Совет Русской Православной Церкви: "Я от рождения не мог не быть славистом..."

Главная Написать письмо Поиск Карта сайта Версия для печати

Поиск

ИЗДАТЕЛЬСКИЙ СОВЕТ
РУССКОЙ ПРАВОСЛАВНОЙ ЦЕРКВИ
ХРИСТОС ВОСКРЕСЕ!
"Я от рождения не мог не быть славистом..." 25.05.2012

"Я от рождения не мог не быть славистом..."

Иван Алексеевич, расскажите о труде переводчика.

С переводом я связан уже около сорока лет: причем не только перевожу, но и читаю в университете курс «Теория и практика художественного перевода», четверть века уже возглавляю секцию перевода и связей Союза писателей Белоруссии… Короче говоря, нажит опыт немалый и, хочется думать, кому-то нужный.

А в связи с этим вопросов множество. Даже исходно: с одной стороны – по большому счету, поэзия непереводима; с другой же – не переводить ее нельзя, поскольку в таком случае останутся лишь замкнутые национальные контексты. Вот такая коллизия. Так что мне доводится много переводить, поэзию в том числе. Даже независимо от того, хочу или нет.

Кстати, я с самого раннего детства хотел стать литературным критиком, и в школьном возрасте упоенно читал литературно- критические и литературоведческие книги. Литературоведом и критиком я стал-таки. Но конкретные условия жизни сложилось так, что в совокупном объеме публикаций у меня больше всего именно переводов. Связано это прежде всего с Сербией, а через нее – со всеми республиками бывшей СФР Югославии. Помимо сербского языка, мне пришлось освоить и словенский, и македонский. Вообще, перевожу со всех славянских.

До развала Советского Союза занимался преимущественно переводом на белорусский язык. Потом эти переводы оказались менее востребованными, поскольку Белоруссия стала суверенной и … рыночной. Соответственно, тот, кто мог бы покупать книги, ими не интересуется, а кто хотел бы купить и читать, не имеет на неё денег. Тиражи белорусскоязычных книг очень малы, издатели к каждому проекту относятся с большой осторожностью, тем паче, если это касается переводной литературы. А тиражными и у нас еще могут быть русскоязычные издания.

Так что и я стал больше переводить на русский язык. Много занимаюсь переводами сербской духовной, богословской литературы. Она очень востребована. Косвенным свидетельством этого являются огромные пиратские тиражи, появляющиеся, скажем, в Украине… Разумеется, без моего согласия, даже ведома.

Но буду переводить еще и еще… Неприятно, когда происходит такой вот обман. Однако приятно, что труд твой все-таки нужен. Между прочим, мои два сына тоже филологи и приобщены к сербистике. Изданы две книги, над которыми мы работали вместе.

Почему вас заинтересовала именно славянская культура?

Я родился в Брестской области, на «трехграничье». От моей родной деревни до границы с Польшей 30 километров, до границы с Украиной – 20 километров. Я начинал читать одновременно на русском, украинском, белорусском и польском языках. Так что когда спрашивают, как вы стали славистом, я отвечаю, что не стал, а по воле Божьей пущен на свет в таком жизненном пространстве, которое обеспечивало самые благоприятные условия для этого. Правда, я от рождения не мог не быть славистом. Это не идеологический выбор, это судьба – так Господь распорядился.

Как Вы пришли к богословию?

Опять же мне не требовалось приходить. Несмотря на то, что я по месту рождения «западник», Православие у нас сохранилось больше, чем в Восточной Белоруссии. Кстати, и сейчас наибольшей по численности православных приходов является родная моя Брестская епархия. Соответственно, род мой хранил веру. И, несмотря на возникшие притеснения, меня крестили в младенчестве, ввели в храм, водили к Причастию. Это сохранялось – частично – в отрочестве и юности. Хотя особого благочестия в этом возрасте я не проявлял. А на возвращение к полноте традиций Православия существенно повлияла Сербия.

Это, в целом, вопрос интересный и в то же время и непростой. Сербы – это действительно глубоко верующий христианский народ, хотя, надо сказать, не всегда строго «церковный» или, как сейчас принято говорить, «воцерковленный». Так или иначе, при «развитом социализме» , когда у нас численность «культовых объектов» сводили к нулю, у них сохранялось много храмов и монастырей – пусть и ориентированных в известной степени на туристов. Так вот, в начале 1980-х годов я, уже складывавшийся как профессиональный филолог-славист, литератор и переводчик, имел возможность посещать многие сербские монастыри. И когда видел многие святыни, оказывался под их непосредственным воздействием, то, конечно же, по-иному начинал чувствовать себя, чувствовать потребность в «корректировке» своего отношения именно к Церкви, живой. И тогда иначе все-таки мир стал восприниматься.

Был и очень конкретный момент перемены… Примерно в тридцатипятилетнем возрасте как участник большого славистического форума, во время так называемой «культурной программы», оказался я в одном из древних сербских монастырей. Нас туда привезли большой группой, в состав которой входили американцы, немцы, японцы и т.д. Входя в храм, я перекрестился лишь украдкой – из-за этой разнородной компании прежде всего, и далее думал вести себя «как все». Но тут русский юноша, сын известного ленинградского филолога, не оглядываясь на иностранцев, подошел к храмовой иконе, перекрестился чинно и поклон положил… И мне стало стыдно. С тех пор я уже не позволял себе креститься украдкой в таких ситуациях, и не только.

А немного позднее стало осуществляться основательное приобщение к сербской духовности и словесности этого плана.

Богословский перевод труден?

Необычайно. Это самый сложный вид перевода. Конечно, не все авторы одинаково сложны с точки зрения языка, стиля. Например, святителя Николая Сербского (Вилимировича) я всегда перевожу, что называется, на одном дыхании, примерно как впечатляющую художественную литературу. А вот переводить так же авву Иустина (Поповича) не удается. Без особых проблем переводил я владык Афанасия (Евтича) и Амфилохия (Радовича). Одним словом, имеет значение не только вид, жанр текста; всегда проявляется автор с его индивидуальностью. Но в любом случае богословский перевод – самый ответственный.

Югославия распалась, южнославянский мир расколот. Это ощущается в литературе?

Ещё как. Хотя началось все это не в период распада, а гораздо ранее.

Литература и культура в целом являются объединяющим началом для этих народов?

В какой-то мере. С одной стороны, социалистическим временам свойственны были иллюзии: мол, писатели способствуют интеграции. Но практически в «перестроечных» процессах писатели и вообще представители творческой интеллигенции этих народов нередко выступали в роли лидеров именно «раскольных». Откуда это? Помните, насчет того, что «поэт…больше, чем поэт»? А это дало о себе знать и в бывшей СФРЮ, и в моей Белоруссии. Поэты принимали на себя те функции, которые им не свойственны по определению. Да хотелось, чтобы их воспринимали как «пророков» и «вождей» тоже. С определенной частью интеллигенции такое происходило, между прочим, и в начале XX века (я имею в виду Россию). Если же вернуться к Югославии, то сейчас там наблюдаются некие тенденции к восстановлению общего культурного пространства, общения – деятели культуры уже чаще встречаются на разных форумах. Однако не следует забывать, что каждый хочет остаться при своих интересах, которые сложились после дезинтеграции.

Чтобы переводить поэзию, надо самому быть поэтом?

Конечно. А подтекст вашего вопроса: пишу ли я сам стихи? Да. Причем с детства и до последних лет. Но не публиковал. Считаю, что не позволяет статус филолога, критика, профессора литературы. Этот статус обязывает к своим опусам предъявлять требования выше, нежели к чужим.

Но ведь есть такая прекрасная вещь, как псевдоним… Или личная цензура не позволяет?

Естественно, действует внутренняя цензура. Опять же, псевдонимы довольно легко прочитываются в такой узкой литературной среде, как белорусская.

Стихи пишете на белорусском?

И на белорусском, и на русском, и на сербском тоже. Начинал по-русски. Наверное, потому, что и читал поэзии больше всего на русском. Что же касается достоинств написанного тогда, то имею возможность искренне смеяться над этим. И без смущения в свое время так, иронически, их представлял своим детям, а сейчас – внукам.

Интерес к поэзии вызвал появление антологии «Слово и дух»?

И он тоже. А на отношение к поэзии в целом существенно влияет и возраст. Например, я пережил три очень разных этапа отношения к Сергею Есенину. Вообще-то, для меня, как сына крестьянского, Есенин исходно был вторым «я» – в восприятии природы, связи с природой, а также духовным миром деревни. Поэтому я в годы детства и отрочества чуть ли не целиком есенинские сборники мог читать наизусть. А вот потом появился некий возрастной и профессиональный (как студента-филолога) снобизм – и тогда Сергей Александрович вызывал много раздражения, казался позером, особенно в передаче чувств к женщине. Позднее, уже лет в 40 с лишним, я вновь стал восхищаться Есениным и удивлялся, как мог иначе оценивать его: ведь это необыкновенный, ярчайший талант – на нем явно дар Божий. И вот всю жизнь ношу замысел написать большую статью о Есенине, о том, что кратко сейчас обозначил. Подобный замысел связан также с Максимом Богдановичем, поэтом начала ХХ века. Родился он в Белоруссии, жил в России, писал на белорусском языке; умер в 26-летнем возрасте. Я пишу о нем книгу уже 28 лет. В прошлом году у нас отмечалось 120-летие Богдановича. Имея солидный задел, я намеревался книгу к этому юбилею выпустить, даже нашел издателя. Но рукопись ему так и не отнес. Одна из причин – занятость переводами. В частности, большую подборку стихов М.Богдановича я перевел на сербский язык. Кроме того, опубликовал о нем две статьи в Словакии.

В антологию «Слово и дух» входят стихи прошлых лет и наших современников?

Каково, по Вашему мнению, состояние современной поэзии?

Вопрос сложный, потому что само представление о поэзии резко поменялось. Даже те талантливые люди, которые сейчас приходят в литературу, не имеют тех высоких представлений о поэзии, какие были даже у предшествующего поколения, два десятилетия назад. Ведь поэзия, по большому счету, – некое сакральное действо. А у нынешних литераторов исходно нечто иное, ими самими задаваемое. И в результате

получается некая искусственность, установочность, заданность: «А напишу-ка я о…» Это сочинение на заданную тему или в заданной тональности... Поэзия не должна так возникать. Кстати, сейчас немало авторов, которые заявляют: «я пишу духовную поэзию». И бесконечно повторяются общие места, более или менее зарифмованные.

Но антология ваша существует? Значит, есть материал?

Кстати, подзаголовок «духовная поэзия» давал не я. Это скорее « маркетинговая маркировка» Я ставил себе задачу составить максимально полный сборник стихов христианской тематики. Не мне судить о духовности – Господь будет определять. А мне была важна именно тематика. От нее отталкиваясь, я хотел предложить значимое для литературы и важное для просвещения.

Так же мною готовились антологии белорусской поэзии и прозы – христианской тематики. Они тоже нашли своего читателя, свои функции. Сейчас подготовлены вторые издания.

Соответственно, есть читатели?

Читатели есть. Однако нет системы привлечения «широких масс» к такого рода литературе. Но это, пожалуй, особая тема.


Беседовали Ирина Ерёменко, Валентина Курицина.




Лицензия Creative Commons 2010 – 2024 Издательский Совет Русской Православной Церкви
Система Orphus Официальный сайт Русской Православной Церкви / Патриархия.ru