Издательский Совет Русской Православной Церкви: Живые уроки Валентина Курбатова

Главная Написать письмо Поиск Карта сайта Версия для печати

Поиск

ИЗДАТЕЛЬСКИЙ СОВЕТ
РУССКОЙ ПРАВОСЛАВНОЙ ЦЕРКВИ
ХРИСТОС ВОСКРЕСЕ!
Живые уроки Валентина Курбатова 18.08.2014

Живые уроки Валентина Курбатова

В журнале «Православное книжное обозрение» опубликована рецензия Александра Петрова на книгу «Батюшки мои: Вниду в дом твой» Валентина Курбатова, лауреата Патриаршей литературной премии.

Автор этой книги Валентин Яковлевич Курбатов (род. 1939) — лауреат Патриаршей премии этого года, по формальному принципу деления писательских групп относится к кругу так называемых писателей-почвенников. Он получил свою известность прежде всего как талантливый литературный критик, непревзойденный издатель чужих дневников и мемуаров (наиболее известны его труды по публикации дневников и писем писателя Ивана Афанасьевича Васильева, писем и бесед Семена Степановича Гейченко — легендарного директора Пушкинского заповедника), младший друг и коллега более именитых русских писателей: Валентина Григорьевича Распутина и Виктора Петровича Астафьева (последний стал для него учителем «по жизни»). Курбатов стал автором предисловия, составителем и комментатором собрания сочинений этих великих русских писателей. Автор, выросший в советской рабоче-крестьянской семье, пострадавшей от ужасов сталинизма, пронес через всю свою жизнь воспринятую от матери любовь к Церкви, свидетельством которой и стала эта удивительная книга, где он выступает в непривычном амплуа, предоставляя на суд читателей уже свои собственные дневниковые записи: «Батюшки мои» — само заглавие этих заметок содержит в себе двойственный характер: это не только обозначение объекта рассказа, сколько выражение восхищения, благодарности и удивления стоящего на пороге у входа в Дом Божий человека позднесоветской эпохи.

Однако это простонародное заглавие оказывается обманчивым: эти записки, которым сейчас уже исполнилась почти четверть века, ни в коей мере не представляют собой собрание елейных и высокопарных слов, призванных погрузить читателя в благостный сон, но прежде всего являются живым свидетельством эпохи нового становления веры в России, какой для нашей страны стал рубеж конца 80-х — начала 90-х годов. Здесь нет исчерпывающих портретов священников тех времен, встроенных в заранее полную и непротиворечивую картину единого авторского замысла, как, например, в популярной книге архимандрита Тихона (Шевкунова), несмотря на то, что в некоторых случаях Валентин Курбатов пишет о тех же людях, что и отец Тихон. Это подлинная искренняя дневниковая проза, цель которой, в отличии от других жанров, состоит в том, чтобы не оставлять после себя «один лишь прекрасный миф» об эпохе или человеке, но наглядно передать подлинную струну изображенного времени, с его болью утрат, противоречий, полутонов, сохранив таким образом всю настоящую глубину непростого времени. Это помогает читателю сосредоточить свои усилия на настоящем, избавляя его от прозябания в обманчивой тени того или иного воспитательного мифа о прошлом.

Несмотря на яркие картины - примеры духовных подвигов, рассказы о деяниях служителей Христовых, этот текст меньше всего подпадает под жанр патерика. Перед нами драгоценное свидетельство того периода новой юности русской Церкви, когда после лихих времен большевистского пленения, народ Божий вновь получил возможность приникнуть к полноте источника жизни. Описание автором своих первых шагов в Церкви, постепенного погружения в ее атмосферу, передает очень верно тот дух раннего христианства, возродившийся на рубеже 90-х на нашей почве, когда русские люди, словно первые христиане, готовы были бросить и оставить все, устремившись во врата Церкви как беспризорники, вновь обретшие отца. Для многих из них в то время Церковь стала единственной надеждой и опорой в эпоху слабой государственности и социальных раздоров. В результате автор сохранил и донес до нас, через чреду последних лет, растворенных в социальных сетях, живое слово об опыте вхождения в Церковь, и возможно о самых трудных, но таких радостных первых шагах по пути к ней. Но при этом поставленные тогда вопросы не теряют свою актуальность и сейчас. В 90-е годы у вновь возрождавшейся Церкви были весьма схожие проблемы, например, какой должна быть община: собранием избранных, чистых и практически совершенных людей, или же слабых кающихся и больных грешников? (С. 66). Своевременным выглядит и беспокойство о том, что открытие нескольких тысяч храмов весьма плохо согласуется с наличием хотя бы такого же количества богобоязненных людей (С. 61). Туманные же и неясные вопрошания о необходимости созыва всеправославного Собора (С. 45), сейчас, уже в наше время наконец-то обрели черты конкретной реальности.

На фоне бесед с живыми людьми протекает постоянный диалог и со вновь открытыми в те годы книжными собеседниками: это и впервые ставшие доступными в постперестроечное время книги русских богословов отцов Сергия Булгакова, Павла Флоренского, Георгия Флоровского, религиозных мыслителей Владимира Соловьева и Николая Бердяева. Или, например, сокровищницы мировой литературы в лице Г. Гессе и других авторов, страницы из романов которых также становятся порой предметами отчаянных споров. Именно в трудах русского богословия начала века, а затем Парижской школы, рождалось что-то новое, чистое в путях богословия, что было потом потеряно, но на рубеже 90-х вновь стало путеводной звездой для новой русской богословской мысли.

Книга оформлена небольшой подборкой старых, по большей части нерезких фотографий, на которых иногда непонятно, кто или что изображено. Этот издательский ход, видимо, призван непроизвольным образом подчеркнуть призрачность и скоротечность всех воспоминаний, как и представленных в них образов.

В отличии от книги отца Тихона, в этих дневниковых очерках подробно представлен лишь один главный герой. Валентин Яковлевич приоткрывает завесу над своим духовным жизненным путем, в котором основным его наставником на рубеже 80-90-х годов стал известный православный иконописец о. Зинон (Теодор) (род. 1953 г.). Замысел автора направлен не только на передачу мыслей своего духовника, но и на собственную рецепцию его слов, которые получают абсолютно новую жизнь во внутреннем диалоге или споре Курбатова с главным персонажем. Авторские воспоминания, диалоги, а порой и споры с ним, охватывают жизнь иеромонаха в Псково-Печорском монастыре до начального периода организации иконописной школы в Мирожском монастыре (1987–1996 гг.). При этом жизнь монастыря представлена без прикрас, словно бы лишенная формального внешнего величия, но в центре этой весьма пестрой картины, лежит прежде всего описание богослужения как вселенского действа, особенно литургии, красота которой гармонично вплетена рассказчиком в яркие зарисовки окружающей природы русского севера. Поразительно точно отмечены Курбатовым особенности иконописного стиля главного героя: наблюдаемый издали внешний покой его работ при приближении оборачивается наглядным драматизмом, что весьма точно отражает происходящее в душе самого о. Зинона (С. 230). Его аскетические поучения или богословие иконы целиком были основаны на святоотеческом наследии и литургическом предании Церкви. Величие дара о. Зинона как иконописца показано через его службу: то, как он совершает Литургию, становится для автора настоящим откровением грядущего Небесного Царства. Только в пространстве литургического действа его иконы оживают. И именно это стремление жить полнотой литургического общения, постоянным предстоянием перед престолом Божиим и непрестанным взысканием Его Царства, а как следствие и восприятие христианства как ежедневного труда, порождает в о. Зиноне несколько надрывное, близкое к ревности, излишне ригористическое отношение ко всему «теплохладному», в разряд которого, помимо нетривиальных форм народного благочестия, запросто попадает и все «патриотическое, национальное, монархическое, славянофильское». Нечто подобное мы могли совсем недавно наблюдать в подвиге исповедника веры нашего времени о. Даниила Сысоева. Главный герой стремится через все формы церковного предания передать живое слово о Христе и разрушить посредством него стену обрядового равнодушия, которое, по мнению о. Зинона, погубило Императорскую Россию. Стремление раскрыть, подобно первым слоям на иконах, подлинное лицо Церкви, очистить его от копоти наносного суеверия, темных лет безбожия, и явить этому миру ее подлинный лик, составляет суть его церковного служения (С. 62).

Автор удивительно тонко и в тоже время откровенно подмечает и описывает противоречия своего учителя: так, например, о. Зинон, борясь с проявлениями латинства в православном богословии и ясно осознавая отрицательное влияние католичества и различных его институтов в России (которые практически всегда развертывали свою активную деятельность в сложные периоды для страны, в моменты ее слабости — С. 89, 124, 132, 183), тем не менее, остается ревностным приверженцем идеи единства Церквей, так что его абсолютно романтическое восхищение отдельными формами организации Римского престола временами перехлестывает подобное отношение у самих католиков, и является ничем иным, как красивой фантазией, характерной для русского интеллигента.

За изображением борьбы и столкновениями о. Зинона с его противниками скрывается гораздо более глубокая проблема, не оставшаяся без упоминания внимательного автора. Непростая задача соотнесения в повседневной монастырской или приходской жизни двух пластов церковного бытия: «аскетически богословского и простосердечного умилительного», которые не всегда обретают в нашей духовной жизни гармоничное единство. Обязательно происходит поглощение одного другим, вместо подобающего им иерархического сосуществования. По мнению о. Зинона, никакая безрассудная вера в наше время невозможна, сейчас даже «последний пьяница не прост», именно в эту эпоху Господь призывает нас к труду умного слова, а не к умилительному простодушию, так что всякое «уклонение от богословия оказывается грехом» (С. 138); только такое «умное православие» может удержать от впадения в косность, механистичность мертвого обрядоверия, иначе зачастую оказывается, что вместо того, чтобы нести все лучшее из Церкви в мир, мы приносим худшее из него в церковные отношения (С. 175). Тем не менее, следуя, пусть и не всегда очевидно, линии дискуссии с главным героем, автор показывает, что не только представителям интеллигенции, но как раз простым благочестивым бабушкам также необходим опыт приобщения к сокровищнице православной иконописи о. Зинона. Они с благодарностью и со слезами откликаются на его воплощенное на фресках богословие (С. 92–93).

Через всю книгу проходит беспокойство о сути церковного возрождения, о том чтобы оно не пошло по ложному пути. Автор всеми силами старается не дать нам забыть о том, что любое возрождение надо начинать прежде всего с восстановления церковного дыхания, а не внешнего великолепия (С. 86). Отец Зинон предстает воплощением подобной «возрожденческой стихии» в лоне Церкви, и как ее представитель болезненно воспринимает оторванность уставного богослужения от остальных сторон жизни Церкви, когда за многочасовыми службами существует соблазн скрыть внутреннюю пустоту, но в тоже время его жизнеописание предстает наглядной картиной того, как его «грозно требовательное православие» постепенно все больше отрывает его от основного курса следования корабля Церкви.

Стоит при этом отметить, что изложение серьезных переживаний автора представлено в виде живого повествования, с элементами церковного бытового юмора: например, отдельные сделанные с досадой замечания о властности о. Зинона нивелируются ироничным сравнением его с Василием Ивановичем Чапаевым. И в целом на протяжении всей книги здоровый настрой автора помогает лучше усваивать содержащиеся в книге мистические или богословские размышления. Перед нами редкий пример удачной попытки прохода между Сциллой разлитой сейчас даже в православном интернет-пространстве иронии, а подчас и цинизма, и Харибдой чрезмерной мнимой серьезности. Пример умения быть серьезным по делу, не теряя при этом живого чувства юмора.

Переломной точкой в этом авторском неспешном повествовании становится тот момент, когда рассказчик и его герой улетают в Париж, чтобы посмотреть воочию на тот Запад, который Валентин Курбатов бесчестил так долго, что это стало предметом его регулярных споров с о. Зиноном, у которого наоборот слишком многое накипело от неустроенной жизни в России. По этой причине главный герой кидается ревностно защищать все западное, там и начинает все чаще срываться в недовольство в случае несогласия с его мнением. Тем более, что для людей 90-х, после тяжестей и лишений повседневного быта позднесоветской эпохи, Запад представляется желанным оазисом, под сенью внешнего спокойствия и благополучия которого можно укрыться от российской мятежной неустроенности. Главный герой в своем слепом преклонении перед папством и отрицании его явных недостатков, очевидных даже для самих католиков, начинает выглядеть несколько нелепо. Как-то особенно в русском стиле, он истово принимает на веру любую западную идеологию, которая для самих же ее носителей не обладает совершенством и нуждается в новом откровении; и не желает с ней расставаться даже перед лицом объективных фактов. Особенно эта ситуация становится поучительной на фоне признаний тех католиков, которые благодаря знакомству с иконами о. Зинона осознают, насколько дорого для них православие. Поразительно, но несмотря на снятие всех формальных идеологических препонов, так мешающих ему в России, о. Зинон как настоящий творец оказывается также одинок в своем понимании иконы и там, в окружении западных почитателей его таланта.

Очевидно, что в издании этой книги только сейчас, спустя почти четверть века после описываемых событий есть и этический элемент, связанный с заботой автора о своем герое, чтобы ничто не могло навредить его другу и учителю в сложной ситуации, даже если он с ним в чем-то и не согласен. Сейчас, когда пути о. Зинона с Россией, похоже, надолго разошлись, элемент авторской откровенности не содержит какой-либо угрозы для него, но служит живым свидетельством подлинной дружбы и неуничтожимой никакими человеческими перегородками духовной связи во Христе. Именно на этой любви основана и здоровая попытка оправдать о. Зинона, представив его как любящего отца, ревнующего о правильном воспитании своих детей. Да и как это могло быть иначе, когда ты почитаешь в своем духовнике открывшего тебе Христа человека. За всеми этими провоцирующими спорами главных героев был сокрыт поиск чистой истины и стоял Христос, а вовсе не папа римский (С. 199). И в этой связи красной нитью чрез всю книгу проходит настойчиво отстаиваемое автором положение, что взгляды вторичны и не могут быть важнее подлинной братской любви (С. 203).

Постепенно, с развитием повествования, у главного героя нарастает недовольство тем, что действительность не принимает с распростертыми объятиями исповедуемые им идеи. Но в этом состоит как трагедия, так и горькая правда нашей жизни. Постепенно перед нами складывается образ человека, который будучи «настоящим монахом», всегда старался жить «по-полной», трагедия которого заключалась в том, что далеко не каждому из его окружения удавалось вынести и вместить в себя подобный безапелляционный призыв. В результате попытка о. Зинона построить монашеское иконописное братство заканчивается постепенным изгнанием всех учеников (некоторых из них — за незначительные прегрешения). Поразительно, но даже атмосфера Псковско-Печерского монастыря во времена «лютования» строжайших игуменов, на этом фоне оказывается более человечной и снисходительной по отношению к воспитанникам. В итоге этот процесс трагичной нетерпимости к окружающим оборачивается «отсылкой» игуменом своего самого близкого спутника — автора этих дневников, а логичным следствием дерзновенного и фанатичного исповедания своей позиции становится запрещение 28 ноября 1996 г. в служении и самого героя повествования за совместное причащение с католическими монахами… В результате пространный и живой диалог двух неравнодушных по вере людей ближе к концу становится все больше и больше похож на монолог одного человека, в котором авторская позиция постепенно угасает, вынужденная скрываться ввиду внезапного обрыва повествования за неизбежными в таком случае словами послесловия.

Но история расставила все по своим местам, все случившиеся экуменические споры и последующие за ними прещения принесли пользу и самому архимандриту. В настоящее время он подвизается на Афоне, расписывая там храмы, крупнейшей его работой последних лет стала роспись величественного православного собора в Вене; а судя по последним интервью, он стал более открытым и веселым человеком, вот только учеников у него так и не появилось, равно как и не удалось найти себе больше вдумчивого друга и собеседника подобного автору этих откровенных заметок.

Тем не менее, становится очевидной важность появления в истории именно таких ярких и противоречивых людей, а также то, что одаренный и ведущий духовную жизнь человек всегда входит конфликт с окружением, только важно помнить, что в христианстве это не кровавая схватка, а испытание веры, чрез которое проходят искусные. Для автора книги о. Зинон остается навсегда носителем пугающего огня свободы во Христе, который не позволяет находящимся рядом с ним ни на секунду успокоится, призывая каждого гореть этим огнем, не жалея себя самого. Правда, презрение ко всему «человеческому», к «народному» (или другими словами, фольклорному пласту) в христианской культуре, его желание максимально избежать следования мертвым образцам этой традиции временами переходит допустимую меру. Автор с горечью подмечает, что иногда в ригоризме отдельных ревнителей лежит стремление быть духовней Самого Христа, в образе Которого человеческое предстает даже в каноничной евангельской картине весьма зримым и ясным фактором.

Поразительно, но перед нашими глазами раскрывается достаточно показательный пример, когда автор, чье осознанное и искреннее желание следовать в своей жизни «благостному общепринятому лику православия» оказывается в свои первые годы воцерковления под духовным руководством и в близком общении со священником, для которого эта картина есть ничто иное, как знак невежества или лени! Воистину, неисповедимы пути Господни, но тем самым подобное свидетельство этого весьма необычного диалога особенно драгоценно для нас! В этом смысле сердцевина этих дневников отражает внутренний подвиг и испытание. На фоне противоречий между двумя идеологиями и происходит становление нашей веры, когда через пучину сомнений мы приходим к стоящему за всем этим и ожидающему нашей веры Христу.

Становится ясным, что длящаяся веками неразрешимость несогласий между православием и католичеством становится признаком здоровья Церкви как общественного института. Это противостояние позволяет держать «лук живой истины» постоянно натянутым (С. 303). Именно на фоне этого диалога становится яснее призвание церковного русского народа, состоящее в том, чтобы неся в себе опыт печали и страданий XX века, не дать успокоится «в неге» никакому другому народу, не позволить забыть ему о Христе (С. 300). В самом сюжете этого повествования заложена нетривиальная интрига: автор, будучи близким по своим убеждениям мировоззрению славянофилов, оказался приобщенным благой вести во Христе и сделал первые шаги в Церкви под руководством «западника». В этом противоречии сокрыта, на наш взгляд, тайна русской жизни. Один священник из ныне почивших в разгар спора в 90-е годы между экуменистами и традиционалистами сказал мне с любовью о своих противниках: ну как же они не понимают, мы же все делаем одно дело! К сожалению, противостояние между этими партиями в наше время еще больше поляризовалось, а в последние годы наиболее отчетливо стала видна и двуличная подмена, когда, например, в возглавляемых яркими либеральными священниками «интеллигентных» общинах под маской открытости и свободы скрывается такой махровейший тоталитаризм, который не снился никаким младо-консерваторам... Именно эта ситуация частично предызображена в портрете главного героя, так что эта книга становится для нас наглядным уроком, содержащим призыв сохранять единство и любовь во Христе, которые превыше всех политических привязанностей и концепций. И западничество главного героя, как и его критика традиции является следствием того, что он, зная идеал, стремится ревностно исправить отошедшую от церковных врат народную стихию. Так и любовь автора ко всему народному, родному, означает его умение видеть в этой стихии здоровое зерно, сохранившее свой духовный исток.

Становится понятным, что в книге идет речь, в общем-то, о представителях очень хрупкого пути для нередких и в наше время людей, которые «официальной церкви побаиваются», то есть для тех, кого вертикаль и формальность епископской власти, при условии отсутствия в ней учительства, не может привлечь сама по себе, только лишь незыблемостью внешних форм и формальной дисциплиной (С. 27, 59). Поразительно, но несмотря на противоречия, сам о. Зинон и все происшедшее с ним оказывается для автора плодом именно русской ветви Православия, и означает всего лишь нормальный рост здорового дерева, которое без преодоления трудностей, без сопротивления, споров и противоречий не сможет развиваться.

И все же, рассматривая представленную в книге субъективную и очень личную картину, постепенно приходишь к пониманию, что главными героями этого рассказа оказываемся мы сами. Именно в описываемый период и были заложены по словам автора основы той самой «ясной, надежной молодой России», благодаря опыту которой мы сейчас и существуем по Божией милости. Читая это удивительное свидетельство, мы словно бы заново, вслед за автором, проживаем этапы своего воцерковления, что позволяет обновить свой опыт, сделать живыми и актуальными вопросы собственного духовного роста. Возможно ли в наше время пережить подобный опыт, сделав его полезным для других? Безусловно, если есть желание, время и умение вести духовный дневник, это доступно сейчас каждому, не стоит разбрасываться напрасно своими ценными воспоминаниями о свидетелях веры Христовой, надеясь только лишь на свою память. Если для автора и его поколения духовным ориентиром были люди, сохранившие веру в советские времена, то перед нами также стоит задача с благодарностью воспринять ценный опыт у церковного поколения 90-х, что поможет избежать ряда их ошибок. Перед нами не просто дневниковые записи, но живой урок всем нам и призыв ко всем, кто приходит в Церковь Христову в наше время сохранять и не забывать свой опыт, сделать его наглядной школой жизни для последующих поколений. Для тех, кто переступит порог храма, откликнувшись уже на призыв новых учителей и постарается из нового опыта сохранить то, что может помочь следующему поколению, молодому незнакомому.

На фото: фрески архимандрита Зинона в афонском монастыре Симона Петра




Лицензия Creative Commons 2010 – 2024 Издательский Совет Русской Православной Церкви
Система Orphus Официальный сайт Русской Православной Церкви / Патриархия.ru