18.03.2011

Реализм в высшем смысле

Автор Мария Лосева

Книга доктора филологических наук К. А. Степаняна состоит из 11 глав, представляющих собой связанные основной темой работы, которые с разных сторон, с опорой на русскую религиозную философию и антропологию, раскрывают проблему реализма как творческого метода Достоевского. Не боясь перегруженного неоднозначными коннотациями термина, автор именует метод Достоевского так, как называл его сам писатель: «реализм в высшем смысле», и это, возможно, лучший способ обозначить особость, уникальность Достоевского, его отличие от предшественников, последователей и современников.

Реализм в высшем смысле — изображение Достоевским метафизической реальности, того, что существует на самом деле, вне материальных очертаний мира. И история человека, облеченная в покровы взаимоотношений с другими людьми, становится историей взаимоотношений человека с Богом, с поиском в себе того места, в котором он соединяется с Ним: «(...) этот внутренний сюжет, это присутствие Горнего Иерусалима в романах Достоевского существует именно внутри живой плоти действительности, еще и потому мы можем говорить именно о реализме». Но в ХIХ веке русская литература вступила в кризис: «(...) она в творчестве немалого числа своих авторов начинала уходить из того мира, где был Бог»; «(...) художественный мир замкнулся на личности автора, и воспроизведением жизни стало копирование лишь внешних ее уровней (а внешними являются все уровни до глубинной, божественной первоосновы человека и мира), сколь бы «изощренным психологизмом» оно ни отличалось, результатом при всех случаях представало лишь создание подобия, удвоение, «обезьянничанье» по отношению к действительности — то есть дело в конечном счете для человека и искусства разрушительное, дьявольское».

Осмыслению образа князя Мышкина посвящено множество работ К. Степаняна (в том числе и за рамками данной книги). В этой новой работе, вслед за Вяч. Ивановым, автор считает Мышкина человеком Иисусом гностиков. Автор утверждает, что Мышкин «претендует» на то, чтобы спасти всех, но спасение всех — не дело человека. И Князь Христос, «положительно прекрасный человек», невольно становится причиной многочисленных трагедий и смертей. Князь Мышкин сходит с пути юродства на путь безумства, и К. Степанян объясняет (может, не всегда доказательно, но очень убедительно), что спасательство и всепрощение — неверный путь. О том, что история князя Мышкина — «трагическая пародия евангельской истории, а судьба князя — псевдоевхаристия», о том, что князь — напрасная жертва «царящей в романе антропофагии» — можно спорить и сомневаться. Но бесспорно то, что история князя Мышкина свершается на двух уровнях, в двух реальностях, о которых автор так говорит в «Заключении»: «…обе реальности — посюсторонняя и потусторонняя — в произведениях Достоевского одинаково подлинны, основное содержание его романов составляет бытование образа Божия в человеке, то есть той основы человеческой личности, которая является сущностно родственной Богу (...)».

Метасюжет книги выстроен как путь от бесед, от рассказа о творчестве Достоевского (о мире невидимом, контуры которого зримо проступают в романах, о борьбе за душу человека, о духовных поисках его) — к тому, как возникает в романах Достоевского Христос. Суть последней ключевой главы книги («Явление идиалог в романах Достоевского») — дискуссия автора с теорией полифонического романа Михаила Бахтина.

Поверх диалога, которому Бахтин придает экзистенциальный смысл («Быть — значит общаться диалогически») К. Степанян обнаруживает в каждом романе «явление Христа, несущего людям Благую Весть о спасении». Диалог он соединяет с евангельской образностью: «…реальность возникает лишь там, где есть открытость хотя бы двух сознаний и душ друг другу — диалог (что исходит из евангельского: «(...) где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них». Мф.18:20)».

Автор понимает историю человечества и отдельного человека как начавшуюся с явления (Бога человеку), продолжившуюся диалогом и завершающуюся явлением. Это выглядело бы лишь абстрактной теорией, если не переживать Христа как живого — не чувствовать Его как свою собственную часть — о чем вся великая живопись, музыка и литература. А не узнавание Христа, непонимание и несогласие — всегда важная часть диалога, и молчание Его в «Великом инквизиторе» лишь усиливает звук.

Возможно, разговор не только о диалоге, о слышании у Достоевского, но и о явлении, о видении — это только начало нового погружения в творчество Достоевского.