29.07.2022

Михаил Чванов: «Меня кто-то ведет…»

Интервью писателя Михаила Чванова, лауреата Патриаршей литературной премии этого года.

- Михаил Андреевич, в своей жизни вы странствовали не только по земле (Урал, Камчатка, поиски пропавшего экипажа Леваневского), а под ней. Что вам открылось там, в недрах, за разведку которых вы имеете отнюдь не литературное отличие? Подземелье – преисподняя, промыслительно скрытый от человека хаос первоначала, или что-то иное?

- В нескольких километрах от нашего села был карстовый провал метров пятнадцать глубиной. Почему-то он магически тянул меня в себя. Наверное, классе в пятом я тайком у отца взял длинную веревку и еще пару вожжей, у нас была лошадь, и, совратив товарищей, спустился в него. Вглубь Земли шел таинственный ход. Но он был завален каменным обвалом. Что за ним? Так во мне родился спелеолог.
В 21 год, будучи студентом филологического факультета университета, руководя экспедицией географического факультета, я первым спустился в тогда недавно открытую крупнейшую на Урале пещерную систему Урала – пропасть Кутук-Сумган, начинающуюся колодцем в 130 метров. Мы уходили от поверхности на многие километры, иногда неделями не поднимаясь на поверхность, плавали на резиновых лодках по подземным реками – бывало, они внезапно вбухали от проливных дождей на поверхности, и мы на время оказывались в западне. Приходилось ждать.
В пещерах иначе идет время. Пещеры дали мне возможность или заставили посмотреть на Землю, как бы со стороны. Пещеры – как бы обратный космос, в абсолютной тьме внутренним оком ты обнимаешь ее всю, не деля границами. Не было бы в моей судьбе пещер, не было бы повести «Лестница в небо». И, может, не было бы эсхатологического эссе «Время концов и начал».

- Кто пробудил в вас тягу к странствиям? Родители, учителя, друзья?

- Наверное, книги. Первоначально Пришвин, Бианки, Паустовский, Джек Лондон… Потом – наши необыкновенные рассветы, когда солнце поднимается из-за невысоких гор. Они так и тянули за горизонт.

- Считаете ли вы, что писать стоит лишь человеку, достаточно повидавшему на своём пути и Родины, и Зарубежья? То есть, писатель – это, прежде всего, настоянный на личных, а не заёмных, книжных эмоциях и впечатлениях человек?

- Я твердо уверен, что писателя делают две ипостаси: талант и биография, под второй я имею в виду не обязательно экзотические путешествия. Порой я думаю, не растерял ли я себя, не ушел ли в сторону от главного, поднимаясь к жерлам действующих вулканов, добиваясь чемпионских званий в сверхсложных горных походах, в поисках пропавших полярных экспедиций. Имея от рождения никудышнее здоровье, я пытался что-то доказать самому себе…
Потеряв надежду опубликоваться, я послал два своих рассказа, до того не просто отвергнутых «Новым миром», а с двумя уничтожающими рецензиями (оба рецензента потом эмигрировали в Израиль), выдающемуся белорусскому писателю Василю Быкову, бывшему тогда в опале. Ответ был: «Ваш талант очень глубок, только не растеряйте его по пустякам...» Так вот я боюсь, что я растерял себя в своих экзотических дорогах, так и не написав главного.

- История появления и публикации эсхатологического эссе «Время Концов и Начал» удивительна. В 1984 году в «Литературной газете» - Христос, Чижевский, солнечные циклы – во всём предчувствие глобальных изменений, грозящих гибелью всему живому. Когда мысли о будущем стали зреть в вас, и отчего поняли, что будущее может и не быть светлым? Не знаю, удачно ли намекнул на Откровение Иоанна Богослова…

- Я не примеряю на себя роль пророка. Хотя недавно, перечитав эссе, я сказал себе: «Не такой уж ты был дурак». Просто, мечтая стать геологом, чему помешало мое здоровье, я читал естественнонаучную литературу, древние летописи и хроники. Вспомним опять-таки пещеры, пропасть Кутук-Сумган. Может, не случайно судьба свела меня с вдовой великого русского ученого Александра Леонидовича Чижевского, я прочел его многие вещи до их публикации в оригинале, без купюр советского времени. Может, не случайно судьба свела меня, может, с его пред предтечей, ученым геологом и замечательным поэтом Генрихом Фридриховичем Лунгерсгаузеном, к сожалению, совершенно забытым, в расцвете сил погибшим от перитонита в эвенкийской тайге.
Эссе тогда разошлось по стране в копиях знаменитой «Эры» (тогда еще не было ксерокса). Его перепечатывали научно-фантастические издания и епархиальные ведомости. На центральном телевидении была подготовлена передаче в знаменитом цикле «Очевидное - невероятное». Комментировать ее попросили Льва Николаевича Гумилева. Но перед эфиром передачу запретили. Позже я попытался ее найти, увы, оказалось, что тогда ее не просто запретили, а стерли. Услышав эссе в сокращенном варианте по радио, меня пытался найти патриарх русской литературы Леонид Максимович Леонов, в то время он работал над знаменитой «Пирамидой».

- Считаете ли вы русское самосознание планетарным, беспокоящимся, и вследствие географии, и истории, о судьбах мира?

- Безусловно. Оттого оно так раздражает духовно падшую американскую и западноевропейскую цивилизацию.

- Мужской дух первооткрывателя, покорителя пространств, ныне редкость? Каким образованием и воспитанием стоило бы его возрождать, отказавшись от «Болонской матрицы потребления»?

- Нет, не редкость. А что касается образования, прежде всего, государство должно сделать все возможное, чтобы в школу учителем вернулся мужчина.

- Возглавляя Аксаковский фонд, который больше всех ценил великий писатель Земли Русской Валентин Распутин, какую задачу фонда вы считаете первостепенной?

- Знаете, признаюсь, по жизни я считаю себя неудачником, а вот, что касается Сергея Тимофеевича Аксакова и его семьи, у меня все получалось. Мне помогали и помогают самые разные люди, православные и мусульмане, атеисты. Я подозреваю, что я не самостоятелен в своих решениях, что меня кто-то ведет, порой вопреки моей воле. Кто-то мягко, но упорно подталкивает меня в спину…
В пору сатанинского хрущевского богоборчества я, журналист молодежной газеты, был командирован в Белебеевский район Башкирии учить мужиков сеять кукурузу квадратно-гнездовым способом. Я сам напросился именно в Белебеевский район. Был у меня тайный план посетить там аксаковское село Надеждино, или то, что от него осталось, где у него родился сын Иван, великий печальник русского народа и всего славянства. Здесь, по его утверждению, «взросло русское чувство» у другого сына Сергея Тимофеевича, Константина. Едем мы по полям с председателем колхоза имени незабвенного Карла Маркса Равгатом Тухватовичем Евбатыровым, и я ему: «Нам не по пути село Надеждино?» А он мне: «Мы обязательно в него заедем. А перед этим заедем к геологам, с взрывниками назавтра договорился взорвать остатки надеждинской церкви. Мне в райкоме партии плешь проели: Убери, торчит, как гнилой зуб…»
Мне удалось уговорить Равгата Тухватовича не трогать церковь. Позже он стал первым секретарем райкома коммунистической партии, теперь его гнобил уже обком партии: убери церковь! И опять мне удалось убедить его, что церковь до лучших времен нельзя трогать. Я посетил Равгата Тухватовича, глубокого старика, уже незадолго до его кончины. «У нас в роду не было долгожителей, - сказал он, - я – единственный. Иногда думаю: может, Аллах мне засчитал, что я не взорвал русскую церковь».
Сейчас храм во имя Дмитрия Солунского, покровителя русского воинства – основа широко известного за пределами России Аксаковского историко-культурного центра «Надеждино». А ещё в нем – восстановленный на пепелище усадебный дом, в котором разместился музей семьи Аксаковых, а ещё – памятник Сергею Тимофеевичу Аксакову работы народного художника Беларуси Ивана Якимовича Миско, а ещё – школа народных ремесел. И первостепенная задача Аксаковского фонда - возрождение аксаковских мест. В Башкирии ныне два аксаковских музея, проведение ежегодного Международного Аксаковского праздника, пропаганда творческого наследия великой семьи Аксаковых. Вот скажите: кто меня послал именно за день до взрыва церкви в Надеждино?

- Каково, на ваш взгляд, состояние современной русской словесности? Возвращается ли она к своим истокам – если угодно, аксаковским, православным, пронизанным духом скорби о падшем мире и невозможной почти надежды на душу человеческую, или, в общем и целом продолжает отдаляться от своих корней?

- Мне трудно судить о состоянии современной русской словесности. С одной стороны, вроде бы находясь внутри ее процесса, а с другой, я как бы сам по себе. Наверное, с таким чувством живу не я один.
Русская словесность ныне как бы река подо льдом, и только на не замерзающих даже в лютые морозы перекатах она показывает свое лицо, свою суть. Я не очень много читаю, что-то, наверное, пропустил. Но за последние годы, может, даже десятилетия, меня по настоящему потрясли два рассказа «Запахи» и «Нога» несомненно писателя, который даже не считает себя писателем. Два рассказа о чеченской войне майора, бывшего заместителя командира батальона спецназа ВДВ, потом спасателя МЧС Александра Унтила. Которые я без сомнения ставлю я ряд с военной прозой Юрия Бондарева, Виктора Астафьева, К сожалению, я потерял все контакты с ним. Не знаю, пишет ли…

- Какую роль в процессе возвращения к истокам, на ваш взгляд, играет Патриаршая литературная премия?

- В стране много литературных премий. В значительной степени это премии либерального, порой нравственно разрушительного направления. Патриаршая премия четко поставила ориентиры.

- Если бы вас попросили дать определение своей самой важной мысли, которую вы не просто выносили и выстрадали, но принесли в мир, какими бы словами вы бы её описали? Напутствуйте, если можно, людей, только вступающих на путь русской словесности.

- Я уже говорил, что не претендую на роль пророка.

Беседовал Сергей Арутюнов

Источник