21.06.2022

Портрет художника в юности. Истоки творчества писателя

Доклад протоиерея Геннадия Рязанцева-Седогина на круглом столе, прошедшем в Издательском совете Русской Православной Церкви.

Поэзия есть изначальное называние бытия. М. Хайдегер

В мировой литературе есть три художественных произведения, которые по своему внутреннему содержанию соответствуют названию «Портрет художника в юности». Но только один автор осмелился впрямую приоткрыть содержание своего творения через название своего романа, – это ирландский писатель Джеймс Джойс. Двое других, не менее известных в мировой литературе писателей, назвали свои бессмертные произведения именами главных героев, это ¬– «Тонио Крёгер», повесть немецкого писателя Томаса Манна и роман «Жизнь Арсеньева» Ивана Бунина, русского классика и первого лауреата Нобелевской Премии в области литературы из России.

В этих произведениях приоткрывается тайна природы творчества таких разных, но таких великих писателей, объединённых темой созерцания и открытия жизни в ранней поре её существования – детстве. И как эта главная, на мой взгляд, пора жизни человека через чувственное восприятие мира формирует будущего большого художника. Стивен Дедал, главный герой романа Джеймса Джойса «Портрет художника в юности», вспоминает, как отец рассказывал ему сказку про мальчика Бу-Бу и корову Му-Му, как мама играла ему на рояле матросский танец, а он плясал. В школе в приготовительном классе Стивен – один из лучших учеников. Детей удивляет его странное имя, третьеклассник Уэллс часто дразнит его, а однажды даже сталкивает в уборную за то, что Стивен не захотел обменять свою маленькую табакерку на его игральную кость, которой он сорок раз выиграл в бабки. Его отправляют в привилегированный Иезуитский колледж Клонгоуз, где он погружается в полное одиночество среди окружающих его сверстников.
«На больших спортивных площадках толпились мальчики. Все кричали, и воспитатели их громко поддерживали. Вечерний воздух был бледный и прохладный, после каждой атаки и удара футбольный лоснящийся кожаный шар, как тяжёлая птица, взлетал в сером свете. Он (Стивен – прим. Автора.) топтался в самом хвосте своей команды, подальше от воспитателя, подальше от грубых ног, и время от времени делал вид, что бегает. Он чувствовал себя маленьким и слабым среди толпы играющих, и глаза у него были слабые и слезились. Роди Кикем не такой: он будет капитаном третьей команды…»
Стивен Дедал не участвует в жизни, он её созерцает и анализирует. Он потом, став писателем, об этом напишет.
«Вокруг него началась свалка из-за меча и, страшась этих горящих глаз и грязных башмаков, он нагнулся и стал смотреть мальчикам под ноги. Они дрались, пыхтели, и ноги их топали, толкались и брыкались. Потом жёлтые ботинки Джека Льтена наподдали мяч и все другие ботинки и ноги ринулись за ним. Он пробежал немножко и остановился. Не стоило бежать…»
В будущем он будет стараться выразить себя в той или иной форме жизни или искусства так полно и свободно, как может, защищаясь лишь тем оружием, которое считает для себя возможным – молчанием, изгнанием и хитроумием.
«Искусство – это способность человека к рациональному или чувственному восприятию предмета с эстетической целью».
Стивену Дедалу близок термин Луиджи Гальвани – «завороженность сердца». И уже тогда в детстве, отрочестве и юности Джеймс Джойс через своего героя выражает судьбоносную мысль для всего своего последующего творчества: «Ему было горько сознавать себя, что он навсегда останется только робким гостем на празднике мировой культуры».
Потом Джойс напишет и опубликует роман «Улисс», принесший ему мировую известность и «Поминки по Финнегану», роман на двенадцати языках. И мы не найдём ни одного человека в мире, который прочитал бы этот роман от начала и до конца.
Тонио Крёгеру, главному герою повести Томаса Манна «Тонио Крёгер», потомку бюргерского рода, талантливому мастеру стиха, однако, чувствующему себя неприкаянным и ненужным. Главная беда его не в том, что окружающий мир чужд ему, а в том, что он сам чужд окружающему миру. Маленький Тонио Крёгер судит Кнаака (персонаж повести – прим. Автора) как художник, пристально заглядывая в глубину его простой, уродливо гримаснической натуры: «Его глаза не проникают в глубь вещей – там слишком много сложного и печального; они знают только одно, что они карие и красивые! Поэтому-то он и держится так горделиво. Конечно, не надо быть глупцом, чтобы выступать столь осанисто, но зато таких людей любят, а значит они достойны любви. Тонио прекрасно понимал, почему Инге, прелестная белокурая Инге (любя её он пришёл заниматься танцами - прим. Автора), не сводит глаз с господина Кнаака».
Размышляя как маленький художник над природой человека, Тонио по рассеянности затесался в круг четырёх девушек и станцевал вместе с ними женскую фигуру «мулине для четырёх дам». Его подняли на смех, в том числе Инге…
Тонио восторженно смотрит на Ганса, своего приятеля, «Статный, широкоплечий, узкобёдрый, с открытым и ясным взглядом серо-голубых глаз, он был очень хорош собою...
Рот и подбородок Тонио отличались необыкновенно мягкими очертаниями. Походка у него была небрежная и неровная, тогда как стройные ноги Ганса, обтянутые чёрными чулками, ступали упруго и чётко».
Заложено ли одиночество художника в самой природе искусства? Тонио Крёгер склонен думать, что это именно так. И Тонио обнаруживает «дух», который есть в нём самом и который заставляет его встать на путь искусства, в то время как в Гансе Гансене и в Ингеморе Хольм (Инге, - при. Автора), он наблюдает и приветствует «жизнь», как раз то самое, чего лишён он сам – художник, созерцатель и сторонний наблюдатель жизни и людей.
Но ему в будущем хочется написать такое произведение, которое потрясло бы Ганса и Инге! Но художник пишет и говорит для одних, а его читателями станут другие – страдающие, как и он, робкие и чувствительные. Для решительных, жизнерадостных Ганса и Инге творчество Тонио Крёгера и его устремления к «духу» абсолютно, ничего не значат. Ведь они и так живут полнокровной «жизнью», счастливой и радостной, им и так всего хватает.
Зачем в таком случае нужна ещё литература?
Русская художница Лизавета Ивановна (персонаж повести, - прим. Автора) полемизирует с Тонио Крёгером:
«По вашему, выходит, что целительное, освещающее воздействие литературы, преодоление страстей посредством познания и слова, литература как путь ко всепониманию, ко всепрощению и любви, что спасительная власть языка, дух писателя как высшее проявление человеческого духа вообще, литератор как совершенный человек, как святой – только фикция?..»

И, наконец, мы приблизились к третьему, из разбираемых нами произведений, к «Жизни Арсеньева» Великого русского писателя Ивана Бунина, плотность изобразительного ряда этого романа такова, что поражает воображение своей детальной созерцательностью жизни.
«Подражая подпаску,- размышляет герой автобиографического романа «Жизнь Арсеньева»,- можно было запастись подсолёной коркой чёрного хлеба и есть длинные зелёные стручки лука с серыми зернистыми махорчиками на остриях, красную редиску, белую редьку, маленькие, шершавые и бугристые огурчики, которые так приятно было искать, шурша под бесконечными ползучими плетями, лежащими на рассыпчатых грядках… На что нам было всё это, разве голодны мы были? Нет, конечно, но мы за этой трапезой, сами того не сознавая, приобщались самой земли, всего того чувственного, из чего создан мир».
Как по-русски хорошо и по-родному пишет Иван Бунин, и как отличается его стилистика от западно-европейских художников?!
«О, как я уже чувствовал это божественное великолепие мира и Бога, над ним царящего и его создавшего с такой полнотой и силой величественности!».
«Потом мрак, огонь, ураган, обломанный ливень с трескучим градом, всё и всюду металось, трепетало, казалось гибнущим, в доме у нас закрывали и завесили окна, зажгли «страстную» восковую свечу перед чёрными иконами в старых серебряных ризах, крестились и повторяли: «Свят, Свят, Свят Господь Бог Саваоф!».
Современная литература, став плоской, давно испытывает онтологический голод. Скользя по поверхности жизни, она не погружается в существо её. Отсутствие в литературе метафизического измерения ощущает и читатель, уставший от праздного веселья и пошлой житейской «мудрости».
Бог первопричина красоты всего мироздания. Русское искусство это знало всегда. Первое слово напечатанное для славянских народов было Слово Истины. Это запечаталось в душе и сознании русского народа. Он впитал это и запомнил на все времена.
«Вначале было Слово, и Слово было у Бога…» Вот эта серьёзность и онтологичность Слова – определило нашу культуру как словообразующую, как смыслообразующую. «Будьте как дети…», – говорит Христос.
Ибо детство – это чистая, незамутнённая страстями–мучителями природа человека. Вера ребёнка чиста. «Зло созерцается не в естестве созданий, – пишет преподобный Максим Исповедник, – но в погрешительном и неразумном их движении».
В природе ребёнка нет зла. Зла и Бог не создавал. Оно явилось в свободной, тварно-конечной человеческой воле.
Наши исследуемые писатели понимали, что детство – это время невольного или, скорее, наиболее полного органичного самосознания, узнавания и понимания своего места в мире. О, как много зависит от переживаний, впечатлений, полученных в детстве! Особенно для судьбы художника!

Постижение себя и мира, как «подвижного покоя», переход от хаоса к космосу и есть то таинственное, вечно совершаемое со-бытие, которое заставляет в любой попытке осмысления понять мир как Единое.



Протоиерей Геннадий Рязанцев-Седогин – член Союза писателей России, действительный член Академии Российской словесности, участник форума «Мiръ Слова»