Издательский Совет Русской Православной Церкви: Владимир Воропаев. Кончина Гоголя как завещание потомкам

Главная Написать письмо Поиск Карта сайта Версия для печати

Поиск

ИЗДАТЕЛЬСКИЙ СОВЕТ
РУССКОЙ ПРАВОСЛАВНОЙ ЦЕРКВИ
ХРИСТОС ВОСКРЕСЕ!
 Владимир Воропаев. Кончина Гоголя как завещание потомкам 23.04.2018

Владимир Воропаев. Кончина Гоголя как завещание потомкам

Предсмертная болезнь, сожжение рукописей и кончина Гоголя доныне являются предметом размышлений для биографов. Внезапная, без видимых причин смерть Гоголя потрясла современников, воспринявших ее как завершение трагедии его жизни и творчества.

3 марта 1852 года Иван Тургенев писал Ивану Аксакову из Петербурга: «…скажу Вам без преувеличения, с тех пор, как я себя помню, ничего не произвело на меня такого впечатления, как смерть Гоголя. <…> Эта страшная смерть — историческое событие — понятна не сразу: это тайна, тяжелая, грозная тайна — надо стараться ее разгадать… но ничего отрадного не найдет в ней тот, кто ее разгадает. <…> Трагическая судьба России отражается на тех из русских, кои ближе других стоят к ее недрам — ни одному человеку, самому сильному духом, не выдержать в себе борьбу целого народа — и Гоголь погиб! Мне, право, кажется, что он умер, потому что решился, захотел умереть…».

Задача исследователя на основании достоверных документальных фактов восстановить картину последних дней жизни Гоголя, дать ответ на вопросы, без решения которых создание научной биографии писателя невозможно. В них концентрируются духовные, мировоззренческие, творческие проблемы. И, как представляется, разгадка тайны смерти Гоголя не так безотрадна, как думали некоторые его современники.

21 февраля (4 марта по григорианскому стилю) 1852 года, в четверг, около восьми утра, Гоголь преставился ко Господу. Доктор А. Т. Тарасенков, прибывший через два часа после смерти Гоголя, писал об увиденном: «Нельзя вообразить, чтобы кто-нибудь мог терпеливее его сносить все врачебные пособия, насильно ему навязываемые; лицо умершего выражало не страдание, а спокойствие, ясную мысль, унесенную с собою за гроб».

Накануне, часу в одиннадцатом, Гоголь громко произнес: «Лестницу, поскорее, давай лестницу!..» Подобные слова о лестнице сказал перед смертью святитель Тихон Задонский, один из любимых духовных писателей Гоголя, сочинения которого он перечитывал неоднократно. Преподобный Исаак Сирин писал: «Лествица в Небесное Царство находится внутри тебя: она существует таинственно в душе твоей». Именно об этой лестнице говорил Гоголь незадолго до своей смерти.

В завещании Гоголь советовал матери и сестрам открыть в своей деревне приют для бедных девиц, а по возможности превратить его в монастырь, и просил: «Я бы хотел, чтобы тело мое было погребено если не в церкви (в родной Васильевке. — В. В.), то в ограде церковной, и чтобы панихиды по мне не прекращались».

Праведная христианская кончина Гоголя стала вершиной его духовного пути, последней ступенью той лествицы, по которой он поднимался всю жизнь и которая строилась в душе его. Перед смертью он дважды исповедался и приобщился Святых Таин, а также собоpовался. Все положенные на соборовании Евангелия он выслушал «в полной памяти, в пpисутствии всех умственных сил своих, с сокpушением полного молитвой сеpдца, с теплыми слезами».

Последними его словами, сказанными в полном сознании, были: «Как сладко умирать!». За этим ясно слышится известное изречение близкого душе Гоголя святого апостола Павла: имею желание разрешиться и быть со Христом (Флп. 1:23). На церковнославянском языке эти слова читаются так: «желание имый разрешитися и со Христом быти». В принадлежавшей Гоголю славянской Библии 1820 года издания, хранящейся ныне в Рукописном отделе Пушкинского Дома, против данного стиха — неясная помета: «Требование<?>».

Можно предположить, что слово «требование» употреблено здесь Гоголем как церковнославянское в значении: нужда, потребность, необходимость. В предисловии к «Словарю трудных слов из богослужения» О. А. Седакова приводит глагол требовати (русское значение: «настоятельно просить», церковнославянское: «сильно нуждаться») в качестве образца церковнославянско-русских паронимов. В словаре даются многочисленные примеры такого словоупотребления в Священном Писании и богослужебных книгах.

Вот несколько подобных случаев.

«Рех Господеви: Господь ми еси Ты, яко благих моих не требуеши» (Пс. 15:2) (Синодальный перевод: Я сказал Господу: Ты Господь мой, не имеешь нужды в моих благах).

«И той глаголаше им: несте ли николиже читали, что сотвори Давид, егда требование име и взалка сам и иже с ним» (Мк. 2:25) (Синодальный перевод: Он сказал им: неужели вы не читали никогда, что сделал Давид, когда имел нужду и взалкал сам и бывшие с ним?).

«Народи же разумевше, по нем идоша: и прием их, глаголаше им о Царствии Божии, и требующия исцеления целяше» (Лк. 9:11) (Синодальный перевод: Но народ, узнав, пошел за Ним; и Он, приняв их, беседовал с ними о Царствии Божием и требовавших исцеления исцелял).

В последнем случае Синодальный перевод представляется не совсем удачным. Более точен в переводе этого места В. А. Жуковский: «Народ же о том узнав, последовал за Ним; и Он их принял, и говорил им о Царствии Божием, и исцелял искавших исцеления».

Работа Жуковского над переводом Нового Завета в 1845 году протекала в период интенсивного духовного общения с Гоголем, который был едва ли не единственным, кого поэт посвятил в свой замысел. От Гоголя об этом переводе узнавали и другие. Так, П. А. Плетнев сообщал Я. К. Гроту 22 сентября 1848 года из Санкт-Петербурга: «Сюда приехал Гоголь. <…> Он рассказал мне про новый подвиг Жуковского. Каждый день во время утренней молитвы он выбирал по одной главе из евангелистов или апостолов и перекладывал ее на такой русский язык, в котором, при сохранении всей силы славянского и целых иногда выражений подлинника, период выходил бы ясным, звучным». Гоголь высоко оценил переводческий труд Жуковского. В письме от 28 февраля 1850 года он советовал ему сделать с Библией (имеется в виду Ветхий Завет) то же, что с Евангелием, то есть всякий день переводить из нее по главе.

Гоголь свободно читал богослужебные книги, и ему хорошо известно было церковнославянское слово «требование» (в значении нужда, потребность, необходимость). Многочисленные случаи подобного словоупотребления встречаются в выписках Гоголя из служебных Миней. Например, тропарь святому великомученику Феодору Тирону: «Все сердце мое и помышление простираю к тебе и душу, твоея, страстотерпче, помощи требуя».

Впрочем, это слово понятно любому православному христианину, который ежедневно читает в молитвах на сон грядущим: «Богородице Дево, не презри мене грешнаго, требующа Твоея помощи и Твоего заступления, на Тя бо упова душа моя, и помилуй мя» («Требующа Твоея помощи…» означает здесь «нуждающегося в Твоей помощи», «просящего Твоей помощи»).

Святой апостол Павел не печалился при мысли о смерти, но радовался; не боялся смерти, но желал ее: имею желание разрешиться и быть со Христом, потому что это несравненно лучше (Флп. 1:23). По учению святых отцов, подобным образом должны мыслить все христиане, потому что Христос победил смерть («Смерти празднуем умерщвление, адово разрушение, иного жития вечнаго начало» (Канон Пасхи, песнь 7); побеждена смерть победою. Смерть! где твое жало? Ад! где твоя победа? (1 Кор. 15:54-55). Теперь смерть для верующих во Христа не зло, а приобретение (Флп. 1:21). Святитель Феофан Затворник пишет: «Имею желание “разрешиться от тела” посредством смерти, какую угодно будет Богу послать мне. И это было бы гораздо лучше, потому что чрез это я тотчас стал бы со Христом быть и в Нем блаженствовать. Такова прямая надежда и всех христиан, пребывших верными вере, а тем паче апостолов».

Известный духовный писатель епископ Варнава (Беляев) в книге «Основы искусства святости», обобщая аскетический опыт святых отцов, говорит о христианской кончине: «Физический страх смерти переходит в духовное радование, и мрачные мысли заменяются светлыми. Подвижник начинает уже созерцать Царствие Небесное, блаженство, уготованное святым, поучается в любви к Богу. Тогда приходит благодать и человека осеняет сила Святого Духа. Представления его собственные заменяются видениями, посылаемыми от Бога. Такой уже перестанет любопытствовать о мире, не привязан более к своему телу и не ожидает, а желает уже смерти, на всякий час (Флп. 1:23)».

И далее: «Говоря вообще, “боязнь смерти есть свойство человеческого естества” (слова преподобного Иоанна Лествичника. — В. В.) и произошла в нас от преслушания прародителей. В ней (боязни) ничего предосудительного и ненормального нет, и Христос боялся, по человечеству, смерти, хотя в отличие от святых людей и добровольно <принял ее>, по Своему желанию. Но страшиться умереть от сознания пагубности содеянных грехов недостойно истинного христианина, такой трепет ненормален, и от человека требуется, чтобы его не было. Для новоначального и только что начавшего подвизаться он конечно терпим и даже похвален, но мы должны знать, что Господь, в конечном счете, призывает нас не в качестве рабов, не к трепету перед Ним, а призывает нас к любви как свободных сынов. И с этой точки зрения, со стороны совершенства и святости, боязнь смерти ненормальна, и в раю до грехопадения страха смерти не было».

Умирал Гоголь в состоянии духовного просветления: без страха, с радостью. Он ушел в вечность с верой в Сладчайшего Иисуса, Который сильнее смерти. В его словах «Как сладко умирать!» с несомненностью угадывается хорошо знакомое православным христианам речение: «Иису́се пресла́достный, преподобных радование…» (Акафист Иисусу Сладчайшему). Господь даровал Своему подвижнику вкусить божественную радость и утешение.

Оптинский иеромонах отец Климент (Зедергольм) говорил, что размышляя о смерти Гоголя, он всегда мысленно повторял слова: «Узрят кончину праведника и не уразумеют, что усоветова о нем Господь» (Прем. 4:17). Изречение это в полном виде выглядит так: «Узрят бо кончину премудрого и не уразумеют, что усоветова о нем и во что утверди его Господь». Оно высечено на надгробии Ивана Васильевича Киреевского, погребенного в Оптиной пустыни. Судьбы его и Гоголя во многом схожи.

Незадолго до своей кончины, убеждая князя Петра Андреевича Вяземского приняться за написание истории царствования Екатерины Великой, Гоголь высказал мысль о необходимости оставить «завещанье после себя потомству»: «потомству, которое так же должно быть нам родное и близкое нашему сердцу, как дети близки сердцу отца (иначе разорвана связь между настоящим и будущим)» (из письма от 1 января 1852 года). Таким завещанием Гоголя потомкам (помимо его сочинений), стала его христианская кончина, в которой проявилась во всей непреложности и очевидности связь между настоящим и будущим, связь между поколениями.

Правильное отношение христианина к смерти — тема исключительно важная в религиозном образовании. Современный человек не любит говорить о смерти. Недавно об этом сказал Святейший Патриарх Кирилл в своем рождественском интервью телеканалу «Россия». Гоголь много размышлял о впечатлении, которое смерть производит на окружающих, о том, возможно ли с малых лет воспитать ребенка так, чтоб он всегда понимал настоящее значение жизни, чтобы смерть не была для него нечаянностью… (при этом полагал, что это возможно).

Сороковой день по кончине Гоголя пришелся на понедельник Светлой седмицы (Пасха Христова в 1852 году праздновалась 30 марта). У могилы Гоголя на кладбище Данилова монастыря собрались его друзья и почитатели: С. Т. Аксаков, Ю. Ф. Самарин, А. С. Хомяков, П. В. Киреевский, Н. В. Берг, Т. Н. Грановский, А. Н. Островский, Т. И. Филиппов и другие — всего около сорока человек. После заупокойной обедни была отслужена панихида по усопшему рабу Божию Николаю. «Утешением было в нашем горе, — вспоминал С. П. Шевырев, друг и душеприказчик Гоголя, — слышать воскресный колокол вместе с заупокойным пением. На могиле его, убранной зеленью и цветами среди снега, мы слышали: “Христос Воскресе!”».

Кончина Гоголя примирила рассорившихся было С. Т. Аксакова и С. П. Шевырева, Ю. Ф. Самарина и М. П. Погодина. Последний записал в своем дневнике 29 марта 1852 года: «А ведь действительно в смерти Гоголя что-то примиряющее и любовное». Уместно вспомнить здесь слова, обращенные к графу Александру Петровичу Толстому в статье «Занимающему важное место» (запрещенной цензурой и увидевшей свет только после смерти Гоголя): «Я даже уверен, что когда буду умирать, со мной простятся весело все меня любившие: никто из них не заплачет и будет гораздо светлее духом после моей смерти, чем при жизни моей».

После панихиды предложена была трапеза шестидесяти бедным и монашествующей братии. Еще в «Завещании», напечатанном в книге «Выбранные места из переписки с друзьями», Гоголь просил помолиться о его душе и вместо всяких погребальных почестей угостить от его имени «простым обедом нескольких не имущих насущного хлеба». На поминальном обеде в покоях настоятеля архимандрита Пармена (Соколова), Шевырев прочел «Светлое Воскресенье» — последнее напечатанное при жизни произведение Гоголя. Все были тронуты до слез. «Можете себе представить, — писал М. П. Погодин, — какую силу получило каждое его слово, само по себе сильное, теперь послышавшееся из могилы, запечатленное великой печатью смерти и бессмертия». В этот день впервые столь светло и победно прозвучало духовное слово Гоголя, единодушно и сердечно воспринятое друзьями его.

Во время поминальной трапезы обдумывали, какой памятник поставить Гоголю. «Две надписи встретили всеобщее сочувствие, — вспоминал Шевырев. — Одна относится к нему как к писателю и взята из пророка Иеремии: “Горьким словом моим посмеюся”. Другая относится к любимым мыслям последнего десятилетия его жизни. В ней выражается сосредоточие всех его мыслей: “Ей, гряди, Господи Иисусе!”. Поминки происходили в замечательный день: 30 марта, по преданию Церкви, было распятие Спасителя. С 31-го марта на первое апреля совершилось Воскресение. 31-го марта мы поминали его». Ни Шевырев, ни кто-либо другой из присутствовавших, не знали, что это был день смерти отца Гоголя, Василия Афанасьевича, умершего на третий день Светлого Христова Воскресения и завещавшего похоронить себя в родной деревне возле церкви.

Предполагаемые надписи на гоголевском памятнике были предложены Шевыревым; во всяком случае, первая из них — из пророка Иеремии: «Горьким словом моим посмеюся» (Иер. 20:8, на церковнославянском языке). Этот стих из Священного Писания, помещенный на надгробной плите из черного мрамора, по словам писателя Петра Паламарчука, «замечательно отразил союз художественной правды с пророческим служением, в котором сам Гоголь видел смысл своего творчества». Слова Ей, гряди, Господи Иисусе (Откр. 22:20), впоследствии были выбиты на надгробном камне Гоголя (так называемой Голгофе) и выражают, без сомнения, самое главное в его жизни и творчестве: стремление к стяжанию Духа Святого и приготовление души к встрече с Господом.

Журнал «Православное книжное обозрение»

Владимир Воропаев - литературовед, номинант Патриаршей литературной премии 2015 года.




Лицензия Creative Commons 2010 – 2024 Издательский Совет Русской Православной Церкви
Система Orphus Официальный сайт Русской Православной Церкви / Патриархия.ru