Издательский Совет Русской Православной Церкви: Алексей Варламов: «Показать восхождение русского человека во всей его полноте»

Главная Написать письмо Поиск Карта сайта Версия для печати

Поиск

ИЗДАТЕЛЬСКИЙ СОВЕТ
РУССКОЙ ПРАВОСЛАВНОЙ ЦЕРКВИ
ХРИСТОС ВОСКРЕСЕ!
Алексей Варламов: «Показать восхождение русского человека во всей его полноте» 09.07.2015

Алексей Варламов: «Показать восхождение русского человека во всей его полноте»

На портале «Православие.ру» опубликовано интервью с писателем Алексеем Варламовым, лауреатом Патриаршей литературной премии 2013 года.

Мы продолжаем серию бесед писателя Александра Сегеня с теми, кому выпала честь получить из рук Патриарха Московского и всея Руси эту высокую награду. Сегодня читайте беседу с лауреатом 2013 года – известным русским прозаиком, исследователем русской литературы ХХ века Алексеем Николаевичем Варламовым, автором книг «Лох», «Рождение», «Купавна», «Пришвин», «Григорий Распутин-Новый», «Александр Грин», «Михаил Булгаков», «Алексей Толстой», «Андрей Платонов» и других.

– Алексей Николаевич, вы создали целую гроздь биографий знаменитых русских людей ХХ столетия, а ваша собственная биография распространяется на два века. О нас с вами будут говорить: писатель ХХ–XXI века. Начнем, пожалуй, нашу беседу с того столетия, откуда мы родом. Вы – лауреат Патриаршей премии, которую вряд ли может получить человек, не верящий в Бога, в существование души, в то, что Иисус Христос – Сын Божий и Спаситель мира. В какой среде начиналась ваша биография? Ваши родители были верующими?

– Я, Александр Юрьевич, дитя советского атеистического времени. В моем доме никогда не говорили ни про Христа, ни про Всевышнего Бога, не молились, ни в одном углу не висели иконы, не отмечали никаких праздников…

– Даже Пасху?

– И Пасху. Не пекли кулич, не красили яйца. Среди книг не было Библии. И моим первым религиозным впечатлением было, пожалуй, осознание того факта, что в мире наличествуют некие странные сооружения с куполами и крестами. Красивые, но бессмысленные. Когда я спрашивал, зачем они нужны, то получал ответ: есть-де такие отсталые люди, которые верят в Бога, Которого нет. Но церкви всё равно влекли меня к себе красотой. Особенно запомнился храм в селе Никольском, мимо которого мы ездили на дачу. В Москве – другое, мы жили возле метро «Автозаводская», и там был храм, ныне восстановленный, в котором покоятся мощи Пересвета и Осляби, но он находится на территории завода «Динамо» и не виден, и я ничего не знал о его существовании. А в Никольском очень красивая церковь стоит посреди кладбища, и в детском сознании это отпечаталось: Бог, красота и страх смерти.

– А когда вы пришли ко Христу?

– В старших классах школы я увлекся рок-оперой «Иисус Христос Суперзвезда». Много раз ее слушал, а поскольку в школе учил английский, то стал вникать в тексты арий. И, сколь ни парадоксально это может прозвучать, но рок-опера стала моим первым Евангелием.

– Можете не смущаться: на многих ребят нашего с вами поколения опера Эндрю Ллойд Веббера повлияла в качестве отправной точки. Хотя в ней нет Воскресения Христова, а есть только смерть на кресте, оканчивающаяся словами: «Father! Into Your hands I commit My spirit» – «Отче! ВрукиТвоиЯотдаюдухМой». И, тем не менее, зараженные рок-музыкой, мы симпатизировали Иисусу в исполнении Яна Гиллана и начинали искать, где можно больше прочесть о Спасителе. Какова была ваша следующая ступень?

– Роман Достоевского «Преступление и наказание». Спасибо большевикам, что не выкинули его из школьной программы. В той сцене, когда Раскольников и Соня читают Евангелие, тронул сам евангельский стиль, синтаксис, интонация, и захотелось прочесть эту историю целиком. Среди наших родственников была одна женщина, очень богомольная, по имени Вера. Она казалась мне не слишком симпатичной, и никаких разговоров о вере у меня с ней не было. Но когда она умерла, среди ее книг оказалось Евангелие.

– А в детстве вас не крестили?

– Нет, я крестился уже в сознательном возрасте. Поступив в университет, познакомился с верующими ребятами, и вдруг оказалось, что они гораздо интереснее всех нас, своих сверстников, что полностью разрушало детские стереотипы: верующий – это значит отсталый, темный, чего-то боящийся. Как бы не так! Интеллектуально куда более развитые, с ними было очень интересно разговаривать. А про смелость, внутреннюю независимость нечего и говорить. Я считаю великим счастьем, что они мне повстречались и остаются друзьями по сей день. Один из них ныне профессор в Троице-Сергиевой Лавре – Алексей Константинович Светозарский. Другой – митрофорный протоиерей Максим Козлов, первый настоятель храма святой мученицы Татианы при Московском университете.

– А как и когда состоялось само таинство святого крещения?

– После окончания университета. Я уже ходил в храм, но не чувствовал себя готовым креститься. Догадывался, что должен буду поменять свою жизнь, а к такой перемене еще не имел достаточно сил. Но однажды решил обратиться к священнику отцу Александру Егорову в храме Илии Пророка в Обыденском переулке, о котором мне много рассказывали хорошего. Таинство совершилось 25 августа 1985 года. Я страшно волновался, с трудом осилил символ веры. Запомнилось еще и то, что было много комаров и они нещадно кусались.

– Многие люди, и даже верующие, считают Христа лучшим Человеком в истории, но с трудом верят, что Он – Сын Божий. Я тоже долгое время в юности был во власти подобных сомнений. Алексей Николаевич, а когда вы пришли к осознанию Божественной сущности Спасителя?

– Дело в том, Александр Юрьевич, что я по своему складу – человек иерархического сознания. Для меня очень важен авторитет тех, кого я считаю мудрецами. Мне близка православная традиция доверия к священнослужителям.

– Если, конечно, тот или иной священнослужитель заслуживает доверия.

– Мне другие пока не встречались. И я осознаю следующее: если святые, прославленные Церковью, принимали Христа как Сына Божия, то мне не следует даже дерзать в помыслах своих хоть сколько-то сомневаться в этом или на эту тему рассуждать. Сказанное в Евангелиях не подлежит сомнению, это аксиома. А вообще для меня очень важен святоотеческий мир, русская и вообще шире – православная агиография. Она мне по-человечески не то чтобы ближе, чем Сам Христос, нет, но я понимаю, очень чувствую эту русскую традицию – не напрямую обращаться к Спасителю, а через людей, Ему всей жизнью послуживших. В этом смысле мне совершенно чужд протестантизм с его аксиомой, что между Богом и человеком не должно быть посредников. Мне они как раз очень нужны.

– Иной раз в беседе с мусульманами можно услышать: если Аллах так велик, то зачем Ему нужен был Сын? Странная логика. Ведь если Аллах так велик, то Он не обязан оправдываться в Своих делах, и если Ему понадобилось послать на землю Спасителя, то Он мог послать именно Сына Своего. В человеческом облике. Чтобы, как вы говорите, быть по-человечески ближе.

– Несомненно.

– А как вы думаете, за что именно вам была присуждена Патриаршая премия?

– Это вопрос не ко мне, но если попытаться на него ответить… Наверное, за то, что я попытался показать в своих произведениях, как люди моего поколения идут к постижению Бога. Как из атеистической среды они стараются вырваться. Я ничего плохого не хочу сказать о своих родителях – не будучи верующими, они были очень добрыми людьми, соблюдающими заповеди Христа, не думая о Самом Христе. Это была чисто формально атеистическая среда, не воинствующая, не богопротивная. Скорее наоборот. И это еще большой вопрос, кто ближе к Богу – я или мой отец или моя бабушка, от Бога по разным причинам отшатнувшаяся. И тем не менее, имея свой собственный опыт, я старался показать, как человек, будучи изначально религиозно невежественным, приходит к Богу, к Церкви. Это есть в той или иной мере во многих моих произведениях – в повести «Рождение», в романе «Лох», есть у меня рассказ о человеке, который пришел к осознанию необходимости таинства крещения и что из этого вышло. И когда я писал книги для серии «Жизнь замечательных людей», меня, естественно, интересовал вопрос о религиозности моих героев. Драматургия жизни большинства из них заключалась в том, что, будучи выходцами из православной среды, они в определенном возрасте – кто раньше, кто позднее – пережили отход от Бога. Отход и возвращение в самом конце жизни. Мне было интересно проследить, как и почему это происходило, как это отразилось в их жизни и творчестве.

– А как вы относитесь к понятию «православный писатель»?

– С настороженностью. Да, есть категория писателей, не равнодушных к вопросам веры и Православия. Я причисляю себя к ней, но не дерзну назвать себя православным писателем. И не только потому, что это слишком большая честь. У нас ведь вообще нет такой традиции. Пушкина, Гоголя, Достоевского мы почему-то не называем православными писателями, и вряд ли это случайно. А почему себя должны так называть? Православный человек может быть писателем. Писатель может ходить в церковь, поститься, исповедоваться, причащаться. Но само понятие «православный писатель» вызывает во мне внутреннее несогласие.

– Согласен с вами. Мне несколько лет назад предлагали создать и возглавить Союз православных писателей, по примеру существующего в Петербурге во главе с Николаем Коняевым. И я испытал похожие сомнения в необходимости такового. И в итоге отказался. Допустим, в такое сообщество вошли десятки членов. Надо будет следить за тем, ходят ли они к причастию? И как часто ходят? А если перестали ходить, то что, исключать их?..

– А если часть писателей вступила в такой союз, то, по логике, все остальные – не православные. А уж такую черту проводить – верх абсурда.

– К тому же, на мой взгляд, выходит немало так называемой православной литературы, которая упрощает Православие и даже вредит ему. К сожалению, выходит немало умильной литературы, со множеством уменьшительно-ласкательных суффиксов: «могилки», «церквушки», «свечечки», «куличики», «храмики», «алтарчики», «иконостасики», «кошечки», «собачки»… И Православие получается некой старушече-детской религией, а ведь это строгая и суровая религия, в основе ее добро, за которое Спаситель принял тяжелейшие крестные муки, сонмы святых прошли через нечеловеческие страдания.

– К сожалению, действительно, иные писатели стараются заслонить свои творческие несовершенства тем, что бьют себя в грудь: «Я православный!» Получается, ты сам канонизируешь свое написанное. Это всё равно что заявлять о себе: «Я – безгрешный человек».

– А Шукшин? Герой вашей сегодняшней книги для серии «ЖЗЛ». Он был православным писателем?

– Сегодня многие пытаются записать его в таковые. Я сам до тех пор, пока не стал собирать материалы для книги о Василии Макаровиче, так считал. Оказалось всё гораздо сложнее. Большую часть жизни он считал Церковь враждебной русскому народу, русскому национальному сознанию, в котором он более всего ценил дух бунтарства. В 1960-е годы был по своим историческим взглядам близок к своего рода анархизму, отрицал русское государство, считая его враждебным народу. Об этом, собственно, его роман «Я пришел дать вам волю», посвященный Степану Разину, которого Церковь, как известно, предала анафеме, и этого Шукшин ни понять, ни принять, ни простить не мог. Я не хочу сказать, что Шукшин не был православным в своей душе. Но, Александр Юрьевич, не надо ничего упрощать. Он прошел свой очень сложный жизненный путь и незадолго до смерти стал приходить к Богу. Это видно по его письмам, в которых он, например, поздравляет свою маму с Пасхой.

– Кто-то, кажется, уговаривал его писать не о Разине, а об Алексее Михайловиче и самой эпохе…

– Алексея Михайловича он презирал. Есть воспоминания, что Василий Макарович хотел обратиться к фигуре Дмитрия Донского, но подтверждений этим предположениям нет. У Шукшина немало доброжелателей, которые задним числом хотят сделать его более правильным, чем он был на самом деле. А он был очень страстным, мятущимся человеком и совершенно точно не теплохладным. Об этом очень хорошо рассказано в воспоминаниях Василия Белова «Тяжесть креста».

– Оператор последних фильмов Шукшина Анатолий Дмитриевич Заболоцкий в своей книге намекает на то, что смерть Василия Макаровича очень похожа на убийство.

– Да, есть такая версия. И не только Заболоцкий так считает. Но я не думаю, что его убили. Он всю жизнь работал на износ, никогда себя не жалел, не щадил. В последние годы жизни выкуривал в день по две пачки сигарет, выпивал огромное количество кофе, а это разрушало его организм. И потом я не вижу серьезных мотивов убийства. Кроме некоего умозрительного суждения, что масоны-де хотели убить русского гения. Но никаких доказательств, что это было убийство, не найдено.

– Алексей Николаевич, а как выстроилась цепочка таких персонажей: Пришвин – Грин – Алексей Толстой – Григорий Распутин – Михаил Булгаков – Андрей Платонов – Шукшин?

– Она достаточно произвольна, и никакой логики, внутреннего замысла в ней искать не надо. Всё началось с Пришвина, который поразил меня как автор великих дневников, а не как писатель-натуралист. И далее выстроилась упомянутая вами череда персонажей, объединенных – за исключением Шукшина – одной эпохой рубежа русской и советской цивилизаций. Мне всегда была любопытна драматургия перехода человека из жизни в царской России в жизнь советской страны. Работая над книгами о них, я осознавал, насколько интересна и мало изучена судьба любого выдающегося человека. У каждого есть свои вершины духа и свой скелет в шкафу. Грин увлекал меня своей таинственностью, Толстой – поразительной смесью человеческого обаяния, цинизма, какого-то нутряного патриотизма, игры и верности государственной идее. У Булгакова я восторгался «Белой гвардией» и в общем-то оставался равнодушен к «Мастеру и Маргарите»…

– В вашей книге на удивление мало страниц посвящено этому роману, который многие ошибочно считают главным в булгаковском творчестве.

– Ну почему ошибочно? Каждый имеет право на свою точку зрения, и потом успех «Мастера» – тоже ведь вещь неслучайная. Другое дело, что этот роман, в отличие, скажем, от мольеровского сюжета, практически никак напрямую не повлиял на прижизненную судьбу Булгакова. Всё ушло в посмертное признание, чему едва ли сам его создатель был рад. А мой любимейший писатель – Андрей Платонов. Мне всегда очень хотелось понять, каким он был. Существует масса исследований его творчества и совсем немного книг о его жизни.

– А как выплыл Шукшин?

– Он мне всегда был интересен как человек, как художник, но по большому счету меня уговорили написать о нем в издательстве. Я собирался написать книгу для малой серии «ЖЗЛ», однако, когда стал заниматься изучением жизни и творчества Василия Макаровича, передо мной распахнулись такие бездны и тайны, что я неожиданно для себя написал большую книгу. Он оказался самым таинственным из всех моих героев, хотя жил в менее отдаленное время. Он сознательно шифровал свою жизнь, как никто – даже в эпоху Серебряного века. Вот попытаться его расшифровать, увидеть, какие смыслы стоят за его действиями и поступками, оказалось чрезвычайно любопытно. В итоге Шукшин оказался для меня своеобразным эталоном русского человека ХХ века. Он вобрал в себя все бездны и все высоты своего времени.

– А откуда взялось столь неожиданное название книги о Шукшине «Русский Гамлет»?

– Это связано с убийством его отца. Василию было всего три года, когда арестовали и расстреляли Макара Леонтьевича Шукшина, и это было то, что он никогда не мог забыть и простить советской власти. Он люто ее ненавидел. Не только за то, что расстреляли отца, но и за то, что в определенный момент он вынужден был от него отречься. А когда отца реабилитировали, безмерно переживал и его смерть, и свое отречение. Как самый тяжкий грех в жизни. Но, с другой стороны, в какой еще стране парень из глухой алтайской деревни мог стать кинорежиссером с мировым именем? И он это понимал и был благодарен людям, которые ему помогали: секретарю райкома партии в Сростках, давшему ему паспорт, ВГИКу, куда его взяли на учебу, секретарю Ленина Ольге Михайловне Румянцевой, прописавшей его в своей квартире. Без этих добрых людей из власти не было бы Шукшина. В чем штука! Одной рукой Советская власть его изничтожала, другой – окормляла, и он это противоречие хорошо чувствовал. Тут нельзя ничего упрощать. Шукшин по рождению крестьянин, стал рабочим, потом матросом, школьным учителем, интеллигентом, актером, режиссером, писателем… И переходя из одного статуса в другой, он не отрекался от предыдущего, он себя усложнял, прибавляя и прибавляя смыслы, то есть был сложным человеком в прямом смысле этого слова. И если надо показать восхождение русского человека во всей его полноте, то это ярче всего можно сделать на примере Василия Макаровича Шукшина. Космическая фигура Шукшина оказалась для меня подлинным открытием.

– Жалко было расставаться с этой книгой и предыдущими?

– С любой книгой так происходит: начинать трудно, а когда доходишь до финала, жаль расставаться с героем. До слез жаль. Расставаться с Шукшиным особенно жалко было, потому что совершенно точно, что он ушел на творческом подъеме. Мы больше знаем Шукшина по его рассказам 1960-х годов. Шукшинские чудики, странные люди. А поздний Шукшин, автор так называемых «внезапных рассказов», еще интереснее, он во многом неожидан, непредсказуем. Читаешь и видишь, как он мощно рос по-писательски. Смерть вырвала его на очевидном взлете. Он ушел, не выговорившись до конца.

– А стремление к образу Разина – это тоже своеобразная месть советской власти за отца?

– Безусловно. При этом Василий Макарович понимал, что Разин не просто жестокий человек, а настоящий разбойник, безбожник. Но именно таким он был ему дорог. Он любил неправого. Шукшина привлекала разинская страсть к воле, желание защитить народ от притеснений со стороны государства. И Шукшин однозначно был на стороне восставшего народа, это не пушкинская концепция пугачевского бунта.

– Бессмысленного и беспощадного.

– Он видел в этом бунте справедливость и даже святость, и это находится уже за гранью добра и зла. Но думаю, что у Шукшина разинское помрачение возникло именно вследствие гамлетовского комплекса.

– Алексей Николаевич, а что у вас следующее?

– А следующее, Александр Юрьевич, у меня пока целиком и полностью в стенах Литературного института.

– Вы уже полгода исполняете обязанности ректора этого уникального учебного заведения. Что это для вас?

– Ну как сказать… До осени 2014 года у меня была вполне уравновешенная, можно даже сказать – комфортная жизнь. Профессор филологического факультета МГУ, свой творческий семинар в Литературном институте, главный редактор журнала «Литературная учеба»… А тут – ректорство. Время, чтобы писать, раньше у меня оставалось. А теперь его просто нет.

– Можно было и отказаться?

– Да, вы знаете, я считаю, что в жизни ничего не бывает случайно. Я никогда никаких должностей не просил, но от них и не отказывался.

– Моя жена придумала на такой случай формулировку: «Лучше пойти и пожалеть, что пошел, чем не пойти и пожалеть, что не пошел».

– Совершенно верно! Никогда у меня не было административного опыта, но что ж, я стал его накапливать. За эти полгода как-то освоился. Жизнь повернулась на 180 градусов. Она стала еще более насыщенной. Много новых встреч, людей, тем.

– У Иосифа Волоцкого в его обители был такой обычай. Когда приходил новый монах, он спрашивал его: «Что ты больше всего умеешь и любишь делать? По столярному делу? Тогда будешь на кухне пироги печь и кашу варить». Когда тот привыкал хорошо работать на кухне и начинал любить это дело, он его переводил на скотный двор и так далее, чтобы монахи умели всё делать.

– Ну что ж, значит, говоря современным языком, Иосиф Волоцкий был превосходным и грамотным менеджером!

– Нечто подобное вы, наверное, испытали, и когда приняли предложение возглавить журнал «Литературная учеба».

– Конечно. Одно дело – печататься в журнале, и совсем другое – возглавлять журнал, отвечать за каждый его номер, болеть за свое издание. И каждый раз, когда начинаешь заниматься новым делом, расширяется твое жизненное пространство. Для писателя это очень важно. Делать это искусственно я бы не стал, а когда сама судьба подводит к этому…

– Что для вас Литературный институт, и что он собой представляет сейчас уже глазами ректора?

– Я преподаю в нем с 2006 года, но действительно глазами ректора увидел совершенно по-новому. Я лучше узнал всех людей, которые тут работают. Ко мне приходят студенты, преподаватели, аспиранты, и все со своими проблемами, которые надо решать. В МГУ к ректору просто так не попадешь, а у нас – пожалуйста. С любым вопросом. На очереди проект реконструкции здания, хотя более точно – это приспособление памятника архитектуры к требованиям учебного заведения, что само по себе очень сложно.

– Я помню, лет пятнадцать назад существовал проект превращения здания в нечто суперсовременное…

– Это был фантастический и столь же невыполнимый проект, дитя 1990-х годов. Невыполнимый потому, что у нас историческое здание, и мы обязаны полностью сохранить и внешний облик, и внутреннее строение. Наша задача – привести старинную усадьбу в надлежащий вид и приспособить ее к нуждам учебного процесса.

– Одновременно с книгой о Шукшине у вас выходит роман «Мысленный волк». Я только что прочел его и испытал разные чувства: поначалу недоумение, затем интерес, наконец появилось понимание, зачем это написано. Судя по всему, работая над книгами для «ЖЗЛ» о Пришвине и Распутине, вы тогда еще замыслили это произведение, в котором герои, в книгах «ЖЗЛ» действовавшие автономно, могли быть объединены. Пришвин, который в романе фигурирует под фамилией Легкобытов, центральная фигура произведения. Он и другие персонажи романа пытаются бороться с духовной порчей – она и есть тот самый мысленный волк, обозначенный в названии книги. Этот мысленный волк владеет не только героями романа, но и всем русским обществом начала ХХ века, особенно во времена накануне революции 1917 года, которые, собственно, и описаны вами в этом весьма неожиданном произведении. Книга написана хорошим русским языком, великолепно передает атмосферу эпохи, о многом заставляет задуматься, многое пересмотреть. И вот в связи с этим последний вопрос к вам, Алексей Николаевич: что бы вы посоветовали читателю, приступающему к чтению «Мысленного волка»?

– Не читать этот роман как интеллектуальную шараду. Это, прежде всего, история любви, искушений, соблазнов, взлетов и падений русского человека в канун революции. Это то, что настигло нас столетие спустя, к моему собственному удивлению, это вечные темы отцов и детей, учителей и учеников. Я писал его в течение многих лет, мне было ужасно жалко с ним расставаться и пускать его в свет, он мне очень дорог, важен, но он напечатан, он живет своей жизнью уже, и я хотел бы пожелать ему как можно больше читателей.

Беседовал Александр Сегень

«Православие.ру»




Лицензия Creative Commons 2010 – 2024 Издательский Совет Русской Православной Церкви
Система Orphus Официальный сайт Русской Православной Церкви / Патриархия.ru