Издательский Совет Русской Православной Церкви: А время движется… Детство после войны

Главная Написать письмо Поиск Карта сайта Версия для печати

Поиск

ИЗДАТЕЛЬСКИЙ СОВЕТ
РУССКОЙ ПРАВОСЛАВНОЙ ЦЕРКВИ
ХРИСТОС ВОСКРЕСЕ!

А время движется… Детство после войны 30.06.2020

А время движется… Детство после войны

Воспоминая писателя Александра Стрижева, лауреата Патриаршей литературной премии 2019 года.

В конце декабря 46-го меня отправили с отцом в Вятские бани, где я бывал и раньше неоднократно. Как сто пудов  себя свалишь, когда помоешься вволю, да ещё и попаришься! И вот надо же беде приключиться. Всё было как следует, и даже в лишней шайке ноги подержал, пошёл по залу в самый конец, на выход. Вдруг чувствую нестерпимую боль – наскочил на что-то ужасное. Ору, захлёбываясь в надрыве. Кровь хлещет с левой ноги, в предбаннике вскрикивал: «Тятенька, где моя пятка?». Отец наскоро замотал полотенцем ногу, оделись,  в охапку меня и скорей в амбулаторию, что на углу Квесисской улицы, поодаль от бани. Отец торопливо несёт меня, скорее в дверь. Врач велел окунуть меня в ванну, забинтовать и на «скорой» в Боткинскую. Там вскоре я оказался на хирургическом столе. Закрепили намертво руки и ноги, лежу пластом, на лицо накладывают маску общего наркоза. Слышу: «Теперь считай». Задыхаюсь, голова раскалывается. Силюсь считать, и так до восьмидесяти, и сознание исчезло.

Возвращалось оно долго. Чувствовалось, что меня кто-то бьёт по щекам. На миг проснусь и кажется, что рядом бабушка моя милая. И снова впадаю в бред. Не пробуждаюсь от наркоза, и хлопки по щекам всё более чувствуются. Наконец, глаза открылись, вижу рядом не бабушка моя, а больничная сиделка. Прихожу в себя, хотелось осознать, что же со мной происходит. Что с ногой? Пробую шевельнуться, ни в какую, как прикованный. Левая нога в гипсе, не поднять. Боли не чувствую, разбитость во всём  теле окончательная. Но уже огляделся маленько, соображаю – в палате я, рядом на койках люди. Дали воды, и ничего более не хотелось. А наутро обход. Главный врач, доброжелательный и приветливый, шагает медленно, слышно лишь поскрипывание лёгких сапог. Остановился у моей койки и о чём-то переговаривается с людьми в белых халатах. Потом глянул на меня: «Как дела, Саша?». Пытаюсь что-то сказать, а сам недоумеваю, откуда он знает моё имя, и даже фамилию, кажется, произнёс. Не знал я, что на задней спинке койки была прикреплена табличка с подробностями о перенесшем операцию.

Врачи ушли, а я один на один с голодом: поначалу он тлел еле-еле, а вскоре начал забирать всё сильнее и круче. Ведь ни до операции, ни после наркоза есть не дают, вот и «брешут кишки» как хотят. Лежу с опрокинутой головой и вглядываюсь в трещинки на потолке, мало помогает. К вечеру принесли кусок хлеба и стакан молока. Отлегнуло маленько. А наутро слышу поскрипывание хромовых сапог – идёт главврач. В палату заходит он в сопровождении  Снегурочки и её послушницы, слышу поздравление с наступающим 1947 годом. Всем детям, а в палате, где я лежал, их было немного – Снегурочка раздаёт новогодние подарки. Её послушница только подаёт пакеты, а главврач ободрительные слова говорит. Получил и я свой пакет, и не успели скрыться за распахнутой дверью дароносицы, как все дети, словно по команде принялись распечатывать свои пакеты и смаковать содержимое. А там было печенье – маленькая пачка, яблоко, мандарин и конфеты, одна-две. Вот повезло-то, Новый год наступил!

А дальше, как и раньше было: донимал голод, пересчёт трещинок в потолке, тревога в душе. Родители приносили детям, что могли «оторвать» от себя, до нас это не доходило. Пустые щи, часть булочки, морковь и чай. И Господа благодари, что коечный сосед взрослый, выписываясь из Боткинской, положил мне на постель Джека Лондона «Белое безмолвие». Читаю о землепроходцах Северного океана, а представляю себе наше село, утонувшее в сугробах, и как пошёл в школу в сорок первом и всю зиму ходил за три версты в класс. Холод пробирал, а шёл упрямо, как землепроходцы Лондона, и эти отрывки воспоминаний благостно ложились на душу. Казённая «Пионерская правда», положенная нянечкой возле подушки, занимала стихами Михалкова. Запали на всю жизнь.

При таких душевных врачах, при внимательном уходе, на поправку я всё же шёл слабо. Сказывались военные бедствия, полуголодный быт, истощение, а тут ещё и серьёзная травма – всё сказалось сразу. В Боткинской я подхватил скарлатину. Оттуда скорёхонько перевезли в Морозовскую детскую больницу и поместили в инфекционное отделение в отдельный блок. Рядом с койкой окно, выходящее в сад. Вижу зимние деревья и важно расхаживающих галок. Душа чуть успокоилась. Кормят здесь отменно, четыре раза в день. Не наелся, вот тебе ещё каши. Через стеклянную перегородку мальчик, Коля Глумов. Он всё норовит встать поближе к раме и что-то спрашивает. А вопрос его об одном и том же, что я люблю кушать? На вопрос отвечаю вопросом: а что он любит? Ответ его для меня непонятен. Слышится только: «Тот, тот». Такого слова не понимаю. Тогда он пальцем выводит на запотевшем стекле букву «Р». Получается, торт. Но вот незадача, я такого слова не слыхал, тортов не пробовал. А ты что любишь? Кашу с бараньими кишками. Помню в войну, как лакомство на столе каша, сваренная вместе с порезанными кишками: бабушка кишочки порола, тщательно промывала и, ещё переполоскав, резала на кусочки… Добавив к пшённому вареву, ставила чугун в самый жар печи. Потомится, упреет сдобренная каша – и к столу. Глумов не понимает меня, а я его, – так и наговоримся досыта, будто налакомились.

Для похвальбы Коля начинает показывать мне картинки. Его мать работает в Первой образцовой типографии и отбракованные иллюстрации к «Графу Монте-Кристо» подбирает и приносит сыну в больницу. Разглядываю, соображаю, как могу: картинки интересные. Пообвыкнув, стал чуть приподниматься на локтях. Через неделю освоился так, что стал дотягиваться до угла кабины, где сложены книжки прежних постояльцев. Из инфекционного отделения ничего на волю не выдавалось, а тут читай, что выберешь.

И пал мне на душу «Бежин луг» Тургенева, за каждым словом видится что-то своё, родное. В Морозовской-то я и приохотился читать в удовольствие. Иногда попадалось несвычное, но захватывала речь, свойственная плачу, рыданию. Так меня пленил закарпатский писатель Василь Стефаник, в переводе Николая Ляшко. Книжка из той же Образцовой, доставленная Коле Глумову. Читаю, наламываю свой язык. Вечером ребятишек собирали вместе, в зале, и чтение носило учебный характер. Скакал я на одной ноге, другая в гипсе была как бревно. Слушаю, что читают вслух и увлечённо рассказывают. Говорят, что нашу Морозовскую больницу посетила Элонора Рузвельт и ребятам подарила пижамы. К американцам ещё вражды не было. Атмосфера внимания к болящим детям, уход и достаточное питание подвигали к скорому выздоровлению. Два с половиной месяца в Морозовской позволили мне окрепнуть, но ещё карантин держался, и в гипсе нога. Так что выписывать, посчитали, рано. И вот, наконец, я у родителей. Через неделю отец доставил меня в амбулаторию к хирургу. Замкнутый, без эмоций хирург осмотрел справки, велел мне строго слушаться его. Гипс снят, но стопа как не моя. Велено лечь навзничь. Сильные руки хирурга подвинули мою левую ногу к кромке стола. И он ловко нажал на сгиб стопы. Что-то хрустнуло, и резкая боль подсказывала: ломались сросшиеся связки сухожилий, пора вставать. Легкая повязка марли, и я уже пробую держаться и робко ходить. Кончились мучения, повеселел.

А когда вернулся домой, заметил, как всё изменилось! Перед нашим бараком пленные немцы роют траншею, глубоченную, говорят, 2 метра 10 сантиметров. В ней проложат водопроводные трубы, на глубину промерзания. Немцы работают заступами, отбрасывая глыбы земли на край рва. Тут же прохаживается часовой с винтовкой и отомкнутым штыком. Его сопровождает овчарка на поводке. Смирных людей не трогает. Пытаюсь встать на ноги, да какое там выздоровел! Пальцем левой ноги и к одеялу не притронься, боль острая. Стараюсь отлежаться. И ведь подействовал покой: в ближайшие дни стал даже ходить полегоньку. А вскоре и выглядывать на улицу. Немцы всё так же сосредоточенно копают длинную траншею. И завидев меня, слышу, зовут: «Киндер, киндер, вассер». Понял, просят воды попить. Вынес большую кружку воды, подал. Охранник отвернулся, промолчал. Надо ещё принести одну для другого пленного. Пьют, поглядывают, кивком головы благодарят.

Читать дальше…









Лицензия Creative Commons 2010 – 2024 Издательский Совет Русской Православной Церкви
Система Orphus Официальный сайт Русской Православной Церкви / Патриархия.ru