06.07.2016

Писатели-деревенщики создали идеальный миф

Присуждение писателю Борису Екимову Патриаршей литературной премии напомнило о былой славе деревенской прозы. Что с ней сейчас? Об этом «ВМ» поговорила с писателем Ильей Кочергиным, перебравшимся из Москвы в леса.

Рассказы Кочергина прямолинейны, строчки его прозы стройны, а вот жизненный путь писателя, наоборот, весьма извилист. Родился и учился он в столице, следом отправился в Сибирь, где и написал свои «Алтайские рассказы», получившие сразу несколько литературных премий — в том числе и Премию правительства Москвы.

— Гордость советской литературы: Василий Белов, Валентин Распутин, Виктор Астафьев... Кто из так называемых писателей-деревенщиков вам ближе?

— Думаю, что Астафьев — возможно, как раз именно потому, что он был несколько шире своих собратьев по перу. В 15–16 лет я буквально зачитывался его «Царь-рыбой» и именно из-за этой книги стал мечтать попасть когда-нибудь на Енисей.

— В детстве мы все романтики. Но, кажется, у писателей-деревенщиков была вполне четкая взрослая цель — спасти деревню от умирания. И им это, увы, не удалось...

— А мне кажется, что они уже понимали, что спасти ничего невозможно. Их литература была литературой прощания и попыткой прожить это прощание: достаточно взглянуть на названия — «Прощание с Матерой», «Последний поклон», «Последняя страда». В России ведь такое бывает очень часто: происходит что-то грандиозное, что осмысляется не на уровне государственном, а на уровне именно литературном.

— Есть ощущение, что это осмысление было довольно идеалистическим.

— Белов, Распутин, Астафьев, Шукшин — все они и были идеалистами. Именно поэтому благодаря им и возник миф о деревне, как о мощном идеальном мире, на который можно опереться и в который хорошо бы вернуться, чтобы припасть к корням. Хотя и в то уже время припадать там было особо не к чему.

— Почему же этот мир был так интересен городским читателям?

— Потому что был им совершенно незнаком — так же, как, скажем, миры братьев Стругацких или Александра Дюма. Неизведанное же всегда манит.

— Однако мир Дюма и Стругацких волнует множество поколений, тогда как мир деревенщиков сегодня мало кому интересен.

— На него прошла мода, да. Но отчасти тут оказались виноваты и сами писатели-деревенщики, во время перестройки скомпрометировавшие свой мир едва ли не черносотенными высказываниями. Да и, кроме того, все же знают, что происходит с деревней.

— Она, по-вашему, умирает?

— Да. Хотя в деревне попрежнему живут замечательные люди. В селе в Рязанской области, где я построил дом, есть фермер Витя Назаров.

Крепкая семья, замечательные дети и внуки, которые ему уже помогают. Он пашет огороды всему селу, не отказывается помочь ни в чем, я не знаю, когда он умудряется спать. Доходы у него невысоки, однако он из принципа не обрабатывает свои поля ядохимикатами: «Не хочу травить, это наша земля». На таких упрямых людях многое в деревне держится.

— Фермер Витя, однако, вряд ли будет читать деревенскую прозу. Да и абстрактный горожанин Петя тоже не будет. Так кому она нужна?

— Деревенская проза давным-давно, увы, осталась в истории. Ее нет. Есть авторы, пишущие на тему деревни — Борис Екимов, Роман Сенчин, Дмитрий Новиков из Петрозаводска, создающий замечательную «северную» прозу. Но это все произведения совсем другого жанра. Я и сам человек, родившийся в центре Москвы, деревенщик с очень большой натяжкой.

— Ну а кто вы?

— Я — человек, поселившийся в деревне на месте, где когда-то жили финно-угры, а до этого представители какой-то неизученной культуры средне-окских могильников.

Я пишу прозу, учу своего сына, стараюсь побольше ездить по стране, если есть время и возможность. Что еще? Я работал дворником, уборщиком, почтальоном, сторожем. В свое время отправился в Сибирь, где был лесником в заповеднике.

— Зачем?

— Родители мечтали, чтобы я пошел по их стопам и стал химиком-технологом, а я пытался найти свой путь. И я не один такой! В 1990 году, когда я разослал письма во все заповедники Союза с просьбой о приеме на работу, нигде не было свободных мест. Только с Горного Алтая мне пришел ответ, что есть ставка. Все штаты были забиты романтиками из крупных городов. В таежных избушках валялись сборники французской поэзии, литературные «толстые» журналы...

Видимо, постоянно идет не только приток в города, но и обратное движение. Посмотрите на яркого представителя — замечательный писатель Михаил Тарковский, племянник Андрея Тарковского, живет уже тридцать с лишним лет в селе Бахта на Енисее и работает охотником-промысловиком.

— Ну и как вам, москвичу, показалось там, в Сибири?

— Там была таежная романтика, новые прекрасные пространства. Жизнь в «медвежьем углу», на кордоне, где нет электричества, куда все продукты доставляются на вьючных лошадях. Хотя теперь я думаю, что самым интересным было вовсе не это, а возможность соприкоснуться с абсолютно другой жизнью, с другой культурой, взглянуть на Москву с другой точки зрения.

— Научились там многому?

— Еще бы! И коров доить, и хлеб печь — продукты-то нам завозили всего два раза в год. И еще — писать длинные письма жене, благодаря чему и стал в итоге писателем.

ПРЯМАЯ РЕЧЬ

Игорь Шайтанов, критик, литературный секретарь премии «Русский Букер»:  

— Если в 1960–1970 годы произведения деревенщиков выходили огромным тиражом и вызывали большой резонанс, сегодня они тихо публикуются в журналах типа «Наш современник». Их авторам не дают премий. Но, что интересно, в то же время писатели, не имеющие к деревенщикам никакого отношения, а просто пишущие о деревне — например, Андрей Дмитриев с его романом «Крестьянин и тинейджер» или Роман Сенчин с «Зоной затопления», — эти премии получают. Почему? Все просто: в советское время деревенская литература была прозой высочайшего уровня.

А сегодня... Ну, вы понимаете.

СПРАВКА

Илья Кочергин родился в Москве 30 мая 1970 года. Учился в МХТИ им. Менделеева, на геологическом факультете МГУ. Четыре года отработал лесником в Алтайском заповеднике. После возвращения в Москву поступает в Литинститут им. А. М. Горького.

Обладатель Премии правительства Москвы в области литературы за «Алтайские рассказы». 

Источник